Любовница смерти. Глава третья
ГЛАВА ТРЕТЬЯI. Из газет
Лавр Жемайло ДРУГОГО - НЕ ДАНО? Памяти Лорелеи Рубинштейн (1860-1900)
Склоните головы те, кому дорога отечественная словесность. Уверен - вас переполняет не только скорбь, но и иное, еще более мрачное чувство: недоуменное отчаяние. Яркая звезда, озарявшая небосклон российской поэзии на протяжении последних лет, не просто угасла - она угасла трагически, упала, прочертив по нашим сердцам кровавую борозду. Самоубийство всегда ужасно воздействует на тех, кто остался. Уходящий словно отталкивает, отвергает Божий мир и вместе с ним всех нас, в нем обретающихся. Мы более не нужны и не интересны ему. И во сто крат чудовищней, когда таким образом поступает литератор, чья связь с духовной и общественной жизнью, казалось бы, должна быть особенно крепка. Бедная Россия! Ее Шекспиры и даты словно отмечены роковой печатью: кого не сразит пуля врага как Пушкина, Лермонтова или Марлинского, тот норовит сам свершить над собой зловещий приговор судьбы. Вот и еще одно звонкое имя прибавилось к мартирологу российских литераторов-самоубийц. Мы только что отметили горький юбилей - четверть века кончины графа А.К.Толстого и искрометного Василия Курочкина. Эти отравились. Благородный Гаршин бросился в пролет лестницы, отчаявшийся Николай Успенский перерезал себе горло тупым ножиком. Каждая из этих утрат словно незаживающая рана на теле нашей литературы. И вот теперь женщина, поэтесса, которую называли "русской Сафо". Я знал ее. Я был средь тех, кто сшгго верил в ее талант, расцветший в зрелом возрасте, но суливший еще столь многое.
Причина, побудившая Лорелею Рубинштейн взяться за перо в том возрасте, когда первая молодость уже осталась позади, известна: смерть от чахотки горячо обожаемого мужа, покойного М.Н.Рубинштейна, которого многие помнят как благороднейшего и достойнейшего человека. Бездетная и лишившаяся единственного дорогого существа, Лорелея нашла спасение в поэзии. Она открыла нам, читателям, свое знойное, исстрадавшееся сердце - открыла безоглядно и даже бесстыдно, потому что искренность и подлинное чувство не ведают стыда. Впервые в русской поэзии устами женщины так смело заговорили чувственность и страсть - естественные порывы, после смерти любимого супруга уже не находившие иного истока кроме стихов. Провинциальные барышни и девочки-гимназистки тайком переписывали эти пряные строки в заветные альбомы. Бедняжек ругали, а подчас и наказывали за увлечение "безнравственной" поэзией, которая ничему хорошему не научит. Но что стихи! Теперь Лорелея подала романтичным, томящимся от нерастраченных чувств девицам куда более страшный и соблазнительный пример.
Боюсь, что найдутся многие, кому захочется списать уже не стихи поэтессы, а ее страшный финал... Мне достоверно известно, что она состояла среди "Любовников Смерти". Ее знали там под именем Львица Экстаза. В последние недели мне посчастливилось узнать эту поразительную женщину ближе и стать невольным свидетелем огненного падения ослепительной звезды. Нет, я не был с нею в тот непоправимый миг, когда она приняла смертельную дозу морфия, но я видел, что она гибнет, безвозвратно гибнет. Видел - и был бессилен. Недавно она по секрету сообщила мне, что "Царевич Смерть" подает ей тайные знаки и что ей уже недолго осталось терзаться жизнью. Кажется, она сообщила об этом не мне одному, но окружающие сочли признание плодом ее неукротимой фантазии. Увы, фантазии способны порождать фантомы: жестокосердный царевич пришел за Лорелеей и увел ее от нас. Перед тем, как переместиться из жизни в историю литературы, Львица Экстаза, как это принято у "Любовников Смерти", оставила прощальное стихотворение. Сколь мало в этих сбивчивых, нетерпеливых, окончательных строках цветистой пряности, так пленявшей почитательниц!
Ну всё, пора, меня уже зовут. Увидимся позднее - не мешайте: Мне надо что-то вспомнить напоследок. Но что? Но что?' Ума не приложу. Все спуталися мысли. Всё, пора. Что будет за последним окоемом, Спешу узнать. Вперед! Царевич Смерть, Приди в кроваво-красном облаченьи, Подай мне руку, выведи на свет. Где буду я стоять, простерши руки, Как ангел, как судьба, как отраженье Себя самой. Другого - не дано.
Каковы прощальные слова! "Другого - не дано". Вам не страшно, господа? Мне - так очень.
"Московский курьер" 7 (20) сентября 1900 г. 1-ая страница
