Любовница смерти. Глава третья
- Да, жалко студиозуса, - вздохнул Стахович, жестом приглашая войти. - Я, правда, его почти не знал. Сосед через стенку это не то что дверь в дверь. Заходите, только осторожней, у меня тут хаос. Насчет хаоса он выразился чересчур мягко. Квартирка, в точности такая же, как у Аваддона, только зеркальной планировки, была сплошь заставлена рамами и холстами, под ногами валялся всякий мусор, пустые бутылки, какие-то тряпки, сплющенные тюбики из-под краски. Комната, где у Аваддона находилась спальня, служила Стаховичу студией. Подле окна стояла недоконченная картина, которая изображала обнаженную на красном диване (тело ню было тщательно прописано, голова пока отсутствовала), а у противоположной стены располагался тот самый диван, действительно накрытый красной драпировкой, и на диване, действительно, полулежала совершенно раздетая девица. Она была курносая, конопатая, с распущенными соломенными волосами, на гостей взирала с ленивым любопытством и не сделала ни малейшей попытки прикрыться. - Это Дашка, - кивнул на натурщицу художник. - Лежи, Дуня, не шевелись, я тебя с таким трудом разложил, как надо. Они пришли справиться насчет того дурачка из-за стенки, что повесился. Сейчас уйдут.
- А-а, - протянула Дашка, она же Дуня, шмыгнув носом. - Это который чуть что кулаком стучал, чтоб ругались потише? - Он самый. Тут выяснилось, что принц Гэндзи ужасно старомоден и целиком находится во власти филистерских предрассудков. При виде голой натурщицы он ужасно сконфузился, отвернул голову на сто восемьдесят градусов и стал заикаться вдвое больше обычного. Коломбина снисходительно улыбнулась: Просперо на его месте и глазом бы не моргнул. Японец Маса, правда, тоже нисколько не смутился. Уставился на лежащую девицу, одобрительно поцокал языком и изрек: - Курасивая барысьня. Кругренькая и ноги торстые. - Маса! - покраснел Гэндзи. - Сколько раз тебе объяснять! Перестань пялиться! У нас не Япония! Однако Дуня репликой японца была явно польщена. - Что вас, собственно, интересует? - спросил живописец, поочередно оглядывая каждого из посетителей прищуренным взглядом. - Я ведь и в самом деле его совсем не знал. Ни разу у него не был. Он вообще производил впечатление буки. Ни компаний, ни гулянок, ни женских голосов. Прямо отшельник.
- Он, бедненький, на личность уж очень нехорош был, вся рожа в чириях, - подала голос Дуня, почесывая локоть и глядя на Масу. - А женским полом очень даже интересовался. Бывало, встретит у подъезда, прям обшарит всю глазенками. Ему бы побойчее быть, так и понравиться бы сумел. Чирии, они от одиночества. А глаза у него были хорошие, грустные такие и цветом, как васильки. - Помолчи, дура, - прикрикнул на нее Стахович. - Тебя послушать, все мужчины только и думают, как до твоих телес добраться. Но она права: он застенчивый был, слова не вытянешь. И, правда, очень одинокий, неприкаянный. Все бубнил что-то по вечерам. Что-то ритмичное, вроде стихов. Иногда пел, довольно немузыкально - больше малороссийские песни. Перегородки тут дощатые, каждый звук слышно. Все стены комнаты были увешаны набросками и этюдами, по большей части избражавшими женский торс в разных ракурсах и положениях, причем при некоторой наблюдательности нетрудно было заметить, что материалом для всех этих штудий послужило тело Дашки-Дуни. - Скажите, - поинтересовалась Коломбина. - А почему вы всё время пишете одну и ту же женщину? Это у вас стиль такой? Я читала, что в Европе теперь есть художники, которые изображают только что-нибудь одно: чашку, или цветок в вазе, или блики на стекле, стремясь достичь совершенства. - Какое там совершенство. - Стахович повернулся, приглядываясь к любознательной барышне. - Где достать денег на других натурщиц? Взять вот к примеру вас. Вы ведь мне из одной любви к искусству позировать не станете? Коломбине показалось, что его прищуренный взгляд проникает ей прямо под жакет, и она поежилась. - А силуэт у вас интересный. Линия бедер просто пленительная. И груди, должно быть, грушевидные, немножко асимметричные, с большими ареолами.
Я угадал? Маша Миронова от этих слов, наверное, помертвела бы и залилась густой краской. А Коломбина не дрогнут ла и даже улыбнулась. - П-позвольте, сударь, как вы смеете г-говорить подобные в-вещи! - в ужасе вскричал Гэндзи, кажется, готовый немедленно вступиться за честь дамы и разорвать оскорбителя на кусочки. Но Коломбина спасла живописца от неминуемого поединка, сказала с самым невозмутимым видом: - Не знаю, что такое "ареолы", но уверяю вас, груди у меня совершенно симметричные. А насчет грушевидности вы не ошиблись. Наступила короткая пауза. Художник рассматривал талию смелой девицы, Гэндзи утирал лоб батистовым платком, Маса же подошел к натурщице и протянул ей вынутый из кармана леденец в зеленой бумажке.
- Ландриновый? - спросила Дашка-Дуня. - Мерси. Коломбине представилось, как Стахович, ставший мировой знаменитостью, приезжает в Иркутск с выставкой. Главное из полотен - ню "Соблазненная Коломбина". То-то скандал будет. Пожалуй, об этом стоило подумать. Однако художник смотрел уже не на нее, а на японца. - Какое потрясающее лицо! - воскликнул Стахович и в волнении потер руки. - И не сразу разглядишь! Сколько блеска в глазах, а эти складки! Чйнгис-хан! Тамерлан! Послушайте, сударь, я должен непременно написать ваш портрет! Коломбина была задета: значит, у нее интересен только силуэт, а этот сопящий азиат у него Тамерлан? Гэндзи тоже уставился на своего камердинера с некоторым изумлением, а Маса нисколько не удивился - только повернулся боком, чтобы художник смог оценить и его приплюснутый профиль. Гэндзи осторожно взял живописца за рукав: - Господин Стахович, мы пришли сюда не для того, чтобы вам п-позировать. Дворник рассказывал, что в ночь самоубийства вы вроде бы слышали из-за стены какие-то необычные звуки. Постарайтесь описать их как можно подробнее. - Такое не скоро забудешь! Ночка была ненастная, за окнами ветер завывал, деревья трещали, а всё равно слышно было. - Художник почесал в затылке, припоминая.
- Значит, так. Домой он вернулся перед полуночью - ужасно громко хлопнул входной дверью, чего раньше за ним не водилось. - Точно! - встряла Дашка-Дуня. - Я тебе еще сказала: "Напился. Теперь и девок водить начнет". Помнишь? Гэндзи смущенно покосился на Коломбину, чем очень ее насмешил. За нравственность ее опасается, что ли? И так понятно, что Дашка здесь не только дни проводит, но и ночи. - Да, именно так ты и сказала, - подтвердил художник. - Мы ложимся поздно. Я работаю, Дуня картинки в журналах смотрит, ждет, пока я закончу. Этот, за стенкой, топал, метался по комнате, бормотал что-то. Пару раз расхохотался, потом зарыдал - в общем, был не в себе. А потом, уж далеко заполночь, вдруг началось. Вой - жуткий такой, с перерывами. Я ничего подобного в жизни не слыхивал. Сначала подумал - он пса приблудного привел. Нет, вроде непохоже. Потом вообразил, что сосед с ума спятил и воет, но человек такие звуки извлекать не может. Это было что-то утробное, гулкое, но при этом членораздельное. Будто выпевали что-то, какое-то слово, снова и снова. И так два, три, четыре часа подряд.
