Коронация, или последний из Романов. Стр. 8
Страницы: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья.
Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.
Я хотел было пройти мимо, но Энддунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами.
Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле - с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль - таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.
На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобро-вость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула тень - выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.
Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:
- Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.
Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.
- Резвушка, - любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, - позволь познакомить тебя с графом Монте-Кристо.
И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.
- А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.
Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям на "ты", и ответил в тон:
- Благодарю тебя, мой заботливый друг, но я бы предпочел...
Однако у меня на локте уже повисла развязная нимфа в греческой тунике и с зажатой подмышкой позолоченной арфой.
Она немедленно принялась нести какую-то чушь, причем чрезвычайно ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы бантиком.
Я протащил навязанную мне спутницу дальше по залу и вдруг увидел мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал его по ослепительно желтым волосам. Англичанин - счастливец - сидел у стены в полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что и лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в сторону.
Я проследил за направлением его взгляда. Неподалеку за колонной стоял лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем мистера Карра, потому что маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я узнал знакомые брюки с алым кантом.
Я опустился на кушетку, и нимфа охотно плюхнулась рядом, прижавшись ляжкой к моей ноге.
- Устал? - шепнула она. - А с виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая бородавочка. Будто изюмчик.
И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не дать нахалке, то есть нахалу по руке.
- Шелкова бородушка, маслена головушка, - проворковала нимфа. - Ты всегда такой бука? Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул:
- Всегда.
- Ты сейчас так на меня глянул, словно кнутом ожег.
- Будешь руки распускать - и ожгу, - огрызнулся я, решив с ней не церемониться.
Моя угроза произвела на нимфу неожиданное воздействие.
- По попке? - пропищала она, затрепетав, и привалилась ко мне всем телом.
- Так отделаю, что надолго запомнишь, - отпихнул ее я.
- Надолго-надолго? - пролепетала моя мучительница и глубоко вздохнула.
Не знаю, чем закончился бы наш диалог, но тут по залу прокатилось некое едва уловимое шевеление, словно легкий ветер прошелся по морской глади. Все вокруг повернули головы в одном направлении, но как-то неявно, будто бы украдкой.
- Ах, Филадорчик пришел! - прошелестела нимфа. - До чего же хорош! Прелесть, прелесть!
Распорядитель легкой рысью подбежал к очень высокому стройному господину в алой шелковой маске, из-под которой виднелась холеная эспаньолка. Я разглядел за спиной вновьпришедшего строгое, бесстрастное лицо Фомы Аникеевича и сразу догадался, что это за Фила-дор такой. У генерал-губернаторского дворецкого вид был такой, будто он пришел со своим господином на самый обычный раут. Фома Аникеевич не надел маски, а на руке держал длинный бархатный плащ - очевидно, нарочно не оставил в гардеробе, чтобы у присутствующих не возникало заблуждений по поводу его статуса. Тонкий человек, ничего не скажешь.
- К кому посадить тебя, божественный Филадор? - услышал я медоточивый голос распорядителя.
Генерал-губернатор с высоты своего саженного роста осмотрел зал и решительно направился туда, где в одиночестве сидел мистер Карр. Сел рядом, поцеловал англичанина в щеку и зашептал что-то на ухо, щекочась усами. Карр улыбнулся, блеснул глазами, склонил голову набок.
Я заметил, как Бэнвилл отступает глубже в тень.
Неподалеку появилась и Коломбина, давеча впечатлившая меня своей неподдельной грациозностью. Она встала у стены, глядя на его высочество и ломая тонкие руки. Этот жест был мне знаком, и теперь я узнал, кто это - князь Глинский, адъютант Симеона Александровича.
А на сцене тем временем началось представление.
Две тапетки завели дуэтом модный романс господина Пойгина "Не уходи, побудь со мною" .
Пели они весьма искусно, с подлинной страстью, так что я поневоле заслушался, но на словах "Тебя я лаской огневою и обожгу и утомлю" нимфа вдруг положила мне голову на плечо, а пальцами как бы ненароком скользнула под мою рубашку, чем привела меня в совершеннейший ужас.
Охваченный паникой, я оглянулся на Эндлунга. Тот, заливисто хохоча, лупил веером по рукам своего морщинистого кавалера. Кажется, лейтенанту приходилось не легче, чем мне.
Певицы были вознаграждены бурными рукоплесканьями, к которым присоединилась и моя поклонница, что на время избавило меня от ее домогательств. Распорядитель поднялся на сцену и объявил:
- По желанию нашего дорогого Филадора сейчас будет исполнен так всем полюбившийся танец живота. Танцует несравненная госпожа Дезире, специально ездившая в Александрию, чтобы постичь это высокое древнее искусство! Попросим!
Под аплодисменты на возвышение поднялся упитанный господин средних лет в ажурных чулках, коротенькой накидке, вытканной блестками юбочке и с голым животом - круглым и противоестественно белым (надо думать, от свежего бритья).
Аккомпаниатор заиграл персидскую мелодию из оперетки "Одалиска", и "госпожа Дезире" принялась качать бедрами и ляжками, отчего ее изрядное чрево все заколыхалось волнами.
Мне это зрелище показалось крайне неаппетитным, но публика пришла в полнейшее неистовство. Со всех сторон кричали:
- Браво! Чаровница!
Тут уж моя нимфа совсем распоясалась - я едва поймал ее руку, опустившуюся на мое колено.
- Ты такой неприступный, обожаю, - шепнула она мне в ухо.
Симеон Александрович вдруг резко притянул к себе мистера Карра и впился ему в губы долгим поцелуем. Я поневоле взглянул на Фому Аникеевича, с невозмутимым видом стоявшего за креслом великого князя, и подумал: сколько нужно выдержки и силы воли, чтобы нести свой крест с таким достоинством. Если б Фома Аникеевич знал, что я здесь, в зале, он, наверное, провалился бы от стыда сквозь землю. Слава богу, в рыжей бороде узнать меня было невозможно.
А дальше произошло вот что.
Лсрд Бэнвилл с невнятным криком выбежал из-за своей колонны, в несколько прыжков преодолел расстояние до столика, схватил мистера Карра за плечи и оттащил в сторону, выкрикивая что-то на своем шепелявом наречии.
Симеон Александрович вскочил на ноги, вцепился мистеру Карру в платье и потянул обратно. Я тоже приподнялся, понимая, что на моих глазах разворачивается отвратительный, опасный для монархии скандал, однако дальнейшее превзошло мои наихудшие опасения. Бэнвилл выпустил мистера Карра и с размаху влепил его высочеству звонкую оплеуху!
Музыка оборвалась, танцовщица испуганно присела на корточки, и стало очень-очень тихо. Слышно было только, как возбужденно дышит лорд Бэнвилл.
Это было неслыханно! Оскорбление действием, нанесенное августейшему дому! Да еще иностранцем! Кажется, я застонал вслух, и довольно громко.
И лишь в следующую минуту я сообразил, что никакой августейшей особы здесь нет и быть не может. Пощечину получил некий господин Филадор, человек в алой маске.
Брови Симеона Александровича растерянно изогнулись - кажется, в такие ситуации его высочеству попадать еще не доводилось. Генерал-губернатор непроизвольно схватился за ушибленную щеку и сделал шаг назад.
Милорд же, более не проявлявший ни малейших признаков волнения, неспешно потянул с руки белую перчатку. О боже! Вот сейчас и в самом деле произойдет непоправимое - последует вызов на дуэль, причем публичный. Бэнвилл назовет свое имя, и тогда его высочеству сохранить инкогнито уже не удастся!
Фома Аникеевич двинулся вперед, но его опередила Коломбина. Подбежала к милорду и быстро - раз, два, три, четыре - отвесила британцу целый град затрещин, еще более громких, чем та, что досталась Симеону Александровичу. У Бэнвилла только голова моталась из стороны в сторону.
- Я - князь Глинский! - вскричал адъютант по-французски, срывая с себя маску. Он был очень хорош собой в эту минуту - и не барышня, и не юноша, а некое особенное существо, похожее на архангелов со старинных итальянских картин. - Вы, сударь, нарушили устав нашего клуба, и за это я требую от вас удовлетворения!
Бэнвилл тоже снял маску, и я словно впервые увидел его по-настоящему. Огненный взгляд, жесткие складки от крыльев носа, бескровные губы и два алых пятна на щеках. Страшнее лица мне никогда еще видеть не приходилось. Как я мог считать этого вурдалака безобидным чудаком!
- Я - Доналд Невилл Ламберт, одиннадцатый виконт Бэнвилл. И вы, князь, получите от меня полное удовлетворение. А я от вас.
Фома Аникеевич набросил великому князю на плечи плащ и деликатно потянул за локоть. Ах, какой молодец! Сохранил полнейшее присутствие духа в таких отчаянных обстоятельствах. Генерал-губернатору, пусть даже в маске, невозможно присутствовать при вызове на дуэль. Ведь это уже не просто скандал, а уголовное преступление, пресечение которых является священной обязанностью административной власти.
Его высочество и Фома Аникеевич поспешно удалились. Мистер Карр, придерживая полумаску, упорхнул за ними.
Распорядитель махнул аккомпаниатору, тот вновь ударил по клавишам, и чем закончился разговор милорда с князем, я не слышал. Почти сразу же они вышли в сопровождении еще двух господ, один из которых был в смокинге, а другой в дамском платье и перчатках до локтя.
Поступок юного адъютанта вызвал у меня искреннее восхищение. Вот вам и тапетка! Пожертвовать карьерой, репутацией, поставить на карту самое жизнь - и все ради спасения любимого начальника, который к тому же обходился с ним не самым милосердным образом.
Скандал, казалось, лишь оживил веселье. После танца живота раздались звуки залихватского канкана, и сразу три господина в юбках пустились в пляс, взвизгивая и высоко задирая ноги. Мы с Эндлунгом встретились глазами и, не сговариваясь, поднялись. Оставаться здесь далее было незачем.
Нимфа немедленно вскочила на ноги.
- Да-да, пойдем, - шепнула она, крепко обхватив меня за локоть. - Я вся горю.
Рассудив, что на улице мне будет нетрудно избавиться от этой беспардонной особы, я направился к выходу, однако нимфа потянула меня в противоположном направлении.
- Нет же, дурачок. Не туда. Здесь внизу, в подвале, отличные кабинеты! Ты же обещал меня отделать так, что я надолго запомню...
Здесь мое терпение лопнуло.
- Сударь, позвольте руку, - сухо сказал я. - Я спешу.
- "Сударь?!" - ахнула нимфа, будто я обложил ее площадной бранью. И пронзительно крикнула. - Господа! Он назвал меня "сударь"! Это не наш, господа!
Она брезгливо отшатнулась в сторону. Сбоку кто-то сказал:
- Я и смотрю, борода вроде как фальшивая!
Крепкий господин в голубой визитке дернул меня за неронову бороду, и она самым предательским образом скособочилась.
- Ну, мерзавец, гнусный шпион, ты за это ответишь! - нехорошо оскалился решительный господин, размахнулся, и я едва увернулся от его увесистого кулака.
- Руки прочь! - взревел Эндлунг, кидаясь к моему обидчику, и по всем правилам английского бокса сделал ему хук в челюсть.
От этого удара господин в голубой визитке опрокинулся на полено здесь уже к нам бросились со всех сторон.
- Господа, это "Блюстители"! - закричал кто-то. - Их тут целая шайка! Бей их!
На меня обрушились тумаки и пинки со всех сторон, от одного, пришедшегося в живот, перехватило дыхание. Я согнулся пополам, меня сбили с ног и уж не дали подняться.
Эндлунг, кажется, оказывал отчаянное сопротивление, но силы были слишком неравны. Вскоре мы уже стояли бок о бок, и каждого держал добрый десяток рук.
Повсюду были дышащие ненавистью лица.
- Это "Блюстители", квадраты! Свиньи! Опричники! Убить их, господа, как они наших!
На меня обрушились новые удары. Во рту стало солоно, зашатался зуб.
- В "Пытошную" их, пусть там сдохнут! - выкрикнул кто-то. - Чтоб другим неповадно было!
Это зловещее предложение пришлось остальным по вкусу.
Нас выволокли в коридор и потащили вниз по какой-то узкой лестнице. Я только уворачивался от пинков, зато Эндлунг ругался разными морскими словами и бился за каждую ступеньку. В конце концов нас пронесли на руках по тускло освещенному проходу без единого окна и швырнули в темную комнату. Я больно ударился спиной об пол, сзади захлопнулась железная дверь.
Когда глаза немного привыкли к мраку, я увидел в дальнем верхнем углу маленький серый прямоугольник. Держась за стену, приблизился. Это было окошко, но не дотянуться - высоко.
Повернувшись туда, куда, по моим расчетам, должны были бросить Эндлунга, я спросил:
- Они что, с ума посходили, эти господа? Какие еще квадраты? Какие блюстители?
Невидимый в темноте лейтенант закряхтел, сплюнул.
- .................... - произнес он с глубоким чувством слова, которых я повторять не буду. - Зуб с коронкой сломали. Квадраты - это все мужчины-негомосексуалисты, то есть в том числе и мы с вами. А "Блюстители", Зюкин, - это тайное общество, оберегающее честь династии и древних российских родов от позора и поношения. Неужто не слыхали? В позапрошлом году они заставили отравиться этого... ну как его... композитора... черт, фамилию не вспомню. За то, что оттапетил NN "Эндлунг назвал имя одного из молоденьких великих князей, которое я тем более повторять не стану". А в прошлом году кинули в Неву старого бугра Квитковского, ударявшего по юным правоведам. Вот за этих-то самых "Блюстителей" нас и приняли. Хорошо еще, что на месте не растерзали. Стало быть, будем околевать в этом подвале от голода и жажды. Вот он, понедельничек, тринадцатое.
Лейтенант заворочался на полу, очевидно, устраиваясь поудобнее, и философски заметил:
- А нагасакский гадальщик напророчил мне смерть в морском сражении. Вот и верь после этого предсказаниям.
14 мая
Проснувшись, я едва смог распрямить члены. Спать на каменном полу, хоть бы даже и покрытом ковром, было жестко и холодно. Накануне я долго не мог успокоиться. То принимался ходить вдоль стен, то пробовал ковырять галстучной заколкой в замке-до тех пор, пока не почувствовал, что мои силы на исходе. Лег. Думал, не усну, и завидовал Эндлунгу, безмятежно похрапывавшему из темноты. Однако в конце концов сон сморил и меня. Не могу сказать, чтобы он был освежающим - очнулся я весь разбитый. А лейтенант по-прежнему сладко спал, подложив под голову локоть, и всё ему, толстокожему, было нипочем.
Позу, в которой почивал мой товарищ по несчастью, я смог рассмотреть, потому что в нашем узилище было уже не черным-черно, через окошко в темницу проникал серый, тусклый свет. Я поднялся и прихрамывая подошел поближе. Окошко оказалось зарешеченным и разглядеть через него что-либо не удалось. Очевидно, оно выходило в нишу, расположенную много ниже уровня улицы. А в том, что ниша выходит именно на улицу, сомнений не было - я разобрал приглушенный стук колес, конское ржание, свисток городового. Из всего этого следовало, что утро не такое уж раннее. Я достал из кармашка часы. Почти девять. Что думают в Эрмитаже по поводу нашего отсутствия? Ах, сегодня их высочествам будет не до нас - коронация. Да и потом, когда Павел Георгиевич расскажет о нашей с Эндлунгом миссии, это ничего не даст. Ведь Бэнвилл с Карром в том, что с нами случилось, невиновны. Неужто и в самом деле околевать в этом каменном мешке?
Я осмотрелся по сторонам. Высокий мрачный потолок. Голые стены, совсем пустые.
Вдруг, приглядевшись, я увидел, что стены вовсе не пустые - на них были развешаны какие-то непонятные предметы. Я подошел поближе и задрожал от ужаса. Впервые в жизни понял, что холодный пот - не фигура речи, а истинное явление натуры: непроизвольно дотронулся до лба, и он оказался весь липкий, мокрый и холодный.
На стенах в строгом геометрическом порядке располагались ржавые цепи с кандалами, чудовищные шипастые бичи, семихвостные плети и прочие орудия, предназначенные для бесчеловечных истязаний.
Нас действительно заточили в пыточный застенок!
Я не считаю себя трусом, но тут у меня вырвался настоящий вопль ужаса.
Эндлунг оторвал голову от локтя, сонно замигал, глядя по сторонам. Сказал зевая:
- Доброе утро, Афанасий Степаныч. Только не говорите мне, что оно никакое не доброе. Я это и так вижу по вашей перекошенной физиономии.
Я показал дрожащим пальцем на орудия пыток. Лейтенант так и замер с разинутым ртом, не завершив зевок. Присвистнул, легко поднялся и снял со стены сначала кандалы, потом страшный бич. Повертел и так, и этак, покачал головой.
- Ох, проказники. Взгляните-ка...
Я боязливо взял бич и увидел, что он не кожаный, а совсем легкий и мягкий, из шелка. Оковы тоже оказались бутафорскими, железные обручи для запястий и щиколоток изнутри были проложены толстой стеганой тканью.
- Зачем это? - недоуменно спросил я.
- Надо полагать, что этот кабинет предназначен для садически-мазохических забав, - с видом знатока пояснил Эйдлунг.
- Каких забав?
- Зюкин, нельзя быть таким игнорамусом, при ваших-то талантах. Все люди делятся на две категории. - Он наставительно поднял палец. - Тех, кто любит мучить других, и тех, кто любит, чтобы его мучили. Первых зовут садистами, вторых мазохистами, уж не помню, почему. Вот вы, например, несомненный мазохист. Я читал, что именно мазохисты чаще всего идут в прислугу. А я, скорее, садист, потому что ужасно не люблю, когда меня колотят по мордасам, как вот давеча. Самые лучшие супружеские и дружеские пары образуются из садиста и мазохиста - один дает то, что потребно другому. То есть, проще говоря, я вас лупцую и всяко обижаю, а вам это как пряник. Понятно?
Нет, мне это было совсем непонятно, но я вспомнил загадочные слова вчерашней нимфы и предположил, что в странной теории Эндлунга, возможно, есть доля истины.
Относительно кнутов и цепей я успокоился, но и без того причин для терзаний у меня было сколько угодно. Во-первых, собственная участь. Неужто нас и вправду собрались заморить здесь голодом и жаждой?
Мы подошли к внешней стене, лейтенант встал мне на плечи и долго кричал в окошко зычным голосом, но с улицы нас явно не слышали. Потом мы стали колотить в дверь. Изнутри она была обита войлоком, и удары выходили глухими. А снаружи не доносилось ни единого звука.
Во-вторых, меня угнетала глупость создавшегося положения. Вчера мадемуазель Деклик должна была установить местонахождение Линда. Сегодня Фандорин будет проводить операцию по освобождению Михаила Георгиевича, а я сижу тут, как мышь в мышеловке, и всё по собственной дурости.
Ну а в-третьих, очень хотелось есть. Ведь вчера не ужинали.
Я поневоле вздохнул.
- А вы, Зюкин, молодцом, - сказал несколько осипший от криков Эндлунг. - Я всегда про таких, как вы, говорил, что в тихом омуте черти водятся. И по красоткам ходок, и лихой товарищ, и не плакса. Хрена ли вам в лакейской службе? Переходите лучше к нам на "Ретви-зан" старшим каптенармусом. Наши вас с дорогой душой примут-еще бы, великокняжеский дворецкий. Всем прочим кораблям нос утрем. Нет, право. Переведетесь с придворной службы в морские чиновники, это можно устроить. Будете приняты в кают-компании на равных, а то сколько можно в чужие чашки кофей разливать.
Славно поплаваем, ей-богу. Я же помню, вы качку отлично переносите. Эх, Зюкин, не были вы в Александрии! - Лейтенант закатил глаза. - Himmeldonnerwetter, какие бордели! Вам там непременно понравится с вашим вкусом на петиток - попадаются такие финтифлюшечки, прямо на ладошку посадить, но при этом с полной оснасткой. Верите ли, талия - вот такусенькая, а тут всё вот этак и вот этак. - Он показал округлыми жестами.
- Я-то сам всегда обожал женщин в теле, но понимаю и вас - в петитных тоже есть своя привлекательность. Расскажите мне про Снежневскую, как товарищ товарищу.
- Эндлунг положил мне руку на плечо и заглянул в глаза. - Чем эта полька всех так проняла? Верно ли говорят, что в минуты страсти она издает некие особенные звуки, от которых мужчины сходят с ума, как спутники Одиссея от пения сирен? Ну же! - Он подтолкнул меня .локтем и подмигнул. - Полли говорит, что во время их единственного свидания никаких особенных песнопений от нее не слышал, но Полли еще совсем щенок и вряд ли сумел распалить в вашей полечке истинную страсть, а вы мужчина опытный. Расскажите, что вам стоит! Все равно живыми мы отсюда не выберемся. Очень любопытно узнать, что за звуки такие. - И лейтенант пропел. - "Слышу, слышу звуки польки, звуки польки неземной".
Ни о каких страстных звуках, якобы издаваемых Изабеллой Фелициановной, мне, разумеется, ничего известно не было, а если б и было, то я не стал бы откровенничать на подобные материи, что и постарался выразить соответствующим выражением лица.
Эндлунг огорченно вздохнул:
- Значит, врут? Или скрытничаете? Ну ладно, не хотите говорить, и не надо, хоть это и не по-товарищески. У моряков этак секретничать не принято. Знаете, когда месяцами не видишь берега, хорошо посидеть в кают-компании, рассказывая друг дружке всякие такие истории...
Издалека, будто из самих земных недр, ударил могучий гул колоколов.
- Половина десятого, - взволнованно перебил я лейтенанта. - Началось!
- Несчастный я человек, - горько пожаловался Эндлунг. - Так и не увижу венчания на царство, даром что камер-юнкер. В прошлую коронацию я еше из Корпуса не вышел. А до следующей уж не доживу - царь моложе меня. Так хотелось посмотреть! У меня и билет на хорошее место запасен. Аккурат напротив Красного крыльца. Сейчас, поди, как раз из Успенского выходят?
- Нет, - ответил я. - Из Успенского это когда еще будет. Я обряд в доскональности знаю. Хотите, расскажу?
- Еще бы! - воскликнул лейтенант и подобрал ноги по-турецки.
- Стало быть, так, - начал я, припоминая коронационный артикул. - Сейчас к государю с паперти Успенского собора обращается митрополит Московский Сергий и вещает его величеству о тяжком бремени царского служения, а также о великом таинстве миропомазания. Пожалуй, что уже и закончил. На самом почетном месте, у царских врат, среди златотканых придворных мундиров и расшитых жемчугом парадных платий белеют простые мужицкие рубахи и алеют скромные кокошники - это доставленные из Костромской губернии потомки героического Ивана Сусанина, спасителя династии Романовых. Вот государь и государыня по багряной ковровой дорожке шествуют к тронам, воздвигнутым напротив алтаря, и особый трон установлен для ее величества вдовствующей императрицы. Император нынче в Преображенском мундире с красной лентой через плечо. Государыня в серебряно-белой парче, ожерелье розового жемчуга, а шлейф несут четыре камер-пажа. Царский трон - древней работы, изготовлен еще для Алексея Михайловича и именуется Алмазным, потому что в него вставлены 870 алмазов, да еще рубины и жемчужины. Первейшие сановники империи держат на бархатных подушках государственные регалии: меч, корону, щит и скипетр, увенчанный прославленным бриллиантом "Орлов". - Я вздохнул, зажмурился и увидел перед собой священный камень, как наяву. - Он весь чистый-чистый, прозрачнее слезы и немножко отливает зелено-голубым, как морская вода на солнце. В нем почти 200 каратов, формой он как половинка яйца, только больше, и прекрасней бриллианта нет на всем белом свете Эндлунг слушал, как завороженный. Я, признаться, тоже увлекся и еще долго расписывал такому благодарному слушателю весь ход великой церемонии, то и дело сверяясь по часам, чтобы не забегать вперед. И как раз, когда я сказал: "Но вот государь и государыня, поднявшись на Красное крыльцо, свершают пред всем народом троекратный земной поклон. Сейчас грянет артиллерийский салют, " - вдали и в самом деле грянул гром, не прекращавшийся в течение нескольких минут, ибо, согласно церемониалу, пушки должны были произвести 101 выстрел.
- Как замечательно вы всё описали, - с чувством произнес Эндлунг. - Будто видел всё собственными глазами, даже лучше. Я только не понял про лаковый ящик и человека, который крутит ручку.
- Я сам не очень про это понимаю, - признался я, - однако собственными глазами видел в "Дворцовых ведомостях" извещение, что коронация будет запечатлена на новейшем синематографическом аппарате, для чего нанят специальный манипулятор - он будет крутить ручку, и от этого получится нечто вроде движущихся картинок.
- Чего только не придумают... - Лейтенант тоскливо покосился на серое оконце. - Ну вот, перестали палить, и теперь слышно, как бурчит в брюхе.
Я сдержанно заметил:
- В самом деле, очень хочется есть. Неужто мы умрем от голода?
- Ну что вы, Зюкин, - махнул рукой мой напарник. - От голода мы не умрем. Мы умрем от жажды. Без пищи человек может выжить две, а то и три недели. Без воды же мы не протянем и трех дней.
У меня и в самом деле пересохло в горле, а в нашей камере между тем становилось душновато. Женское платье Эндлунг снял уже давно, оставшись в одних кальсонах и обтягивающей нательной рубахе в сине-белую полоску, так называемой "тельняшке". Теперь же он снял и тельняшку, и я увидел на его крепком плече татуировку - весьма натуралистичное изображение мужского срама с разноцветными стрекозьими крылышками.
- Это мне в сингапурском борделе изобразили, - пояснил лейтенант, заметив мой смущенный взгляд. - Еще мичманишкой был, вот и умудрил. На спор, для куражу. Теперь на приличной барышне не женишься. Так, видно, и помру холостяком.
Последняя фраза, впрочем, была произнесена без малейшего сожаления.
Всю вторую половину дня я нервно расхаживал по камере, все больше мучаясь голодом, жаждой и бездействием. Время от времени принимался кричать в окно или стучать в дверь - без какого-либо результата.
А Эндлунг в благодарность за описание коронации занимал меня бесконечными историями о кораблекрушениях и необитаемых островах, где моряки различных национальностей медленно умирали без пищи и воды.
Уже давно стемнело, когда он завел душераздирающий рассказ про одного французского офицера, который был вынужден съесть товарища по несчастью, корабельного каптенармуса.
- И что вы думаете? - оживленно говорил полуголый камер-юнкер. - После лейтенант Дю Белле показал на суде, что мясо у каптенармуса оказалось нежнейшее, с прослойкой сальца, а на вкус вроде поросятины. Суд лейтенанта, конечно, оправдал, учтя чрезвычайность обстоятельств, а также то, что Дю Белле был единственным сыном у старушки матери.
На этом месте познавательный рассказ прервался, потому что дверь камеры вдруг бесшумно отворилась, и мы оба замигали от яркого света фонаря.
Расплывчатая тень, возникшая в проеме, произнесла голосом Фомы Аникеевича:
- Прошу прощения, Афанасий Степанович. Вчера, конечно, я узнал вас под рыжей бородой, но мне и в голову не пришло, что дело может закончиться так скверно. А нынче на приеме в Грановитой палате я случайно услышал, как двое здешних завсегдатаев шептались и смеялись, поминая некую острастку, которую они задали двум "Блюстителям". Я и подумал, уж не про вас ли это. - Он вошел в темницу и участливо спросил. - Как же вы тут, господа, без воды, еды, света?
- Плохо! Очень плохо! - вскричал Эндлунг и кинулся нашему избавителю на шею. Полагаю, что Фоме Аникеевичу такая порывистость, проявленная потным господином в одних кальсонах, вряд ли могла прийтись по вкусу.
- Это камер-юнкер нашего двора Филипп Николаевич Эндлунг, - представил я. - А это Фома Аникеевич Савостьянов, дворецкий его высочества московского генерал-губернатора. - И, покончив с необходимой формальностью, скорей спросил о главном. - Что с Михаилом Георгиевичем? Освобожден?
Фома Аникеевич развел руками:
- Об этом мне ничего неизвестно. У нас собственное несчастье. Князь Глинский застрелился. Такая беда.
- Как застрелился? - поразился я. - Разве он не дрался с лордом Бэнвиллом?
- Сказано - застрелился. Найден в Петровско-Разумовском парке с огнестрельной раной в сердце.
- Значит, не повезло корнетику. - Эндлунг стал натягивать платье. - Англичанин не промазал. Жаль. Славный был мальчуган, хоть и бардаш.
15 мая
- ... А еще помощник буфетчика расколотил блюдо для дичи из севрского сервиза. Я пока распорядился оштрафовать его на половину месячного жалованья, а остальное на ваше усмотрение. Теперь о горничной ее высочества Петрищевой. Лакей Крючков донес, что она была замечена в кустах с камердинером господина Фандорина в весьма недвусмысленном виде. Я никаких мер предпринимать не стал, ибо не знаю, как у вас заведено обходиться с подобного сорта вольностями...
- На первый раз - внушение, - пояснил я Сомову, отрываясь от тарелки. - На второй раз - взашей. Если понесла - выходное пособие. У нас с этим строго.
За окнами светало, а в кухне горел свет. Я с большой охотой съел разогретый суп и принялся за котлетки де-Роган. Больше суток без маковой росинки во рту - это вам не шутки.
После того, как Фома Аникеевич извлек нас с Эндлунгом из заточения, наши с лейтенантом пути разошлись. Он отправился в Варьете, чтобы переодеться. Звал и меня, говорил, что девочки ночуют в комнатах при театре - и накормят, и напоят, и приласкают.
Но у меня имелись дела поважней. Причем хозяйственные заботы в число сих важных дел не входили, и помощника я выслушивал довольно невнимательно.
- Как прошла коронация? - спросил я, прикидывая, может ли Сомов что-либо знать о вчерашней операции. Вроде бы не должен, но человек он, кажется, неглупый, проницательный. Во всяком случае о причинах моего отсутствия не задал ни единого вопроса. Как бы этак понебрежнее поинтересоваться, не привезли ли из Ильинского Михаила Георгиевича?
- Полное великолепие. Но, - Сомов понизил голос, - среди наших поговаривают, что были нехорошие предзнаменования...
Я насторожился. Нехорошие предзнаменования в такой день - это не пустяки. Коронация - событие исключительное, тут каждая мелочь имеет значение. У нас среди дворцовых есть такие гадальщики, что весь ход церемонии по часам раскладывают, чтоб определить, как будет проистекать царствие и на каком его отрезке следует ожидать потрясений. Это, положим, суеверие, но бывают приметы, от которых не отмахнешься. Например, в коронацию Александра Освободителя на вечернем приеме ни с того ни с сего на столе вдруг лопнула бутылка с шампанским - будто бомба взорвалась. Тогда, в 1856 году, бомбистов еще и в заводе не было, поэтому никто не знал, как истолковать этакий казус. Лишь много позже, через четверть века, прояснилось. А на прошлой коронации государь раньше положенного возложил корону на чело, и наши зашептались, что царствие будет недолгим. Так и вышло.
- Сначала, - оглянувшись на дверь, стал рассказывать Сомов, - когда куафер прилаживал ее величеству корону к прическе, от волнения слишком сильно ткнул заколкой - так что государыня вскрикнула. До крови уколол... А потом, уже после начала шествия, у его величества внезапно оборвалась цепь ордена Андрея Первозванного, и прямо наземь! Про заколку только наши знают, но оказию с орденом заметили многие.
Да, нехорошо, подумал я. Однако могло быть куда хуже. Главное - венчание на царство состоялось, все-таки доктор Линд не сорвал этого высокоторжественного события.
- Что англичане? - неопределенно спросил я, не зная, известно ли в Эрмитаже о дуэли.
- Лорд Бэнвилл уехал. Вчера, в полдень. Даже на коронации не присутствовал. Оставил записку его высочеству и съехал. Бледный весь и сердитый. То ли обижен, то ли заболел. Оставил щедрейшие наградные всему старшему персоналу. Вам, Афанасий Степанович, золотую гинею.
- Поменяйте на рубли и от моего имени раздайте поровну Липпсу и обоим кучерам, они хорошо поработали, - сказал я, решив, что от этого душегуба мне наградных не нужно. - А что же мистер Карр?
- Остался. Лорд и своего дворецкого ему оставил - отбыл в одиночестве.
- Что мадемуазель Деклик, не скучает без воспитанника? - с деланой небрежностью наконец подступился я к самому важному.
В коридоре послышались тихие шаги. Я обернулся и увидел Фандорина. Он был в домашней венгерской куртке с шнурами, с сеточкой на волосах, в войлочных туфлях. Весь гладкий, мягко ступающий, с мерцающими в полутьме глазами - ну чисто кот.
- Ночной швейцар сказал мне, что вы в-вернулись. А где Эндлунг? - спросил он безо всякого приветствия.
Из вопроса об Эндлунге следовало предположить, что Павел Георгиевич рассказал Фандорину о нашей экспедиции. Несмотря на сильнейшую неприязнь, которую вызывал у меня этот человек, мне не терпелось с ним поговорить.
- Ступайте, Корней Селифанович, - сказал я помощнику, и тот, умный человек, немедленно удалился. - С господином камер-юнкером все в порядке, - коротко ответил я, и чтобы предупредить дальнейшие неприятные расспросы, добавил. - К сожалению, мы попусту потратили время.
- У нас тоже не всё гладко, - сказал Фандорин, присаживаясь. - Вы ведь исчезли п-позавчера вечером, когда Эмилия еще не вернулась. Она отлично справилась с заданием, и мы с точностью определили тайное убежище Линда. Оказалось, что он прячет ребенка в усыпальнице княжны Бахметьевой, это такая часовня с подземным склепом, выстроенная близ стены Новодевичьего монастыря. Княжна покончила с собой от несчастной любви лет сто тому назад, хоронить в монастыре ее не дали, вот безутешные родители и возвели нечто вроде мавзолея. С тех пор род Бахметьевых пресекся, часовня обветшала, на двери ржавый замок. Однако это одна видимость. Мадемуазель рассказывает, что, когда ее вводили с завязанными глазами в холодное помещение, она всякий раз слышала звук хорошо смазанных петель. Архитектурного плана часовни раздобыть не удалось, известно лишь, что сама усыпальница находится в п-подземелье.
Эраст Петрович стал чертить пальцем на столе:
- Вчера еще на рассвете п-приготовились. Это "он поставил хлебницу" - монастырь. Вот - часовня "сбоку Пристроил солонку". Вокруг пустырь, тут - пруд "он плеснул на клеенку немного чаю". В общем незаметно не подберешься. Расставили людей по изрядному периметру, замаскировали. Внутрь лезть не стали.
- Почему? - спросил я.
- Дело в том, Зюкин, что вокруг Новодевичьего монастыря еще со Смутных времен вся земля изрыта подземными лазами. То поляки осаждали, то Лжедмитрий, то позднее стрельцы подкапывались, чтоб царевну Софью из неволи вызволить. Я уверен, что Линд, как субъект п-предусмотрительный и осторожный, выбрал именно это место неспроста. Там должен быть путь отхода, это всегдашняя его тактика. Поэтому я решил действовать по-другому. Он сдвинул брови, вздохнул.
- Вчера передача камня была назначена на пять часов п-пополудни, так как венчание должно было завершиться в два. Сразу после церемонии "Орлова" вынули из скипетра...
- Дозволение на обмен получено?! - воскликнул я. - Значит, она ошиблась, и Михаила Георгиевича всё-таки решено спасти!
- Кто она? - сразу же вцепился Фандорин, однако понял по моему виду, что ответа не будет, и продолжил.
- "Орлова" мне вверили с одним условием. Я дал гарантию, что камень ни в каком случае у Линда не останется. Ни в каком случае, - со значением повторил он.
Я кивнул:
- То есть, если придется выбирать между жизнью его высочества и бриллиантом...
- Вот именно.
- Но как можно быть уверенным, что "Орлов" не достанется доктору? Разве госпожа Деклик сможет ему помешать? И потом, вы сами говорите, подземные ходы...
- Я поставил Линду условие, переданное Эмилией еще позавчера. Поскольку речь идет не об обычной драгоценности, а о священной реликвии, б-бриллиант не может быть доверен слабой женщине. Гувернантку будет сопровождать хранитель. Один, без оружия, так что нападения Линду можно не опасаться...
- Кто же этот хранитель?
- Я, - грустно молвил Фандорин. - Хорошо было придумано, правда?
- И что же?
- Ничего не вышло. Я загримировался старым, сутулым камер-лакеем, да, видно, недостаточно тщательно. Мы с Эмилией больше часа простояли в Храме. К нам никто не подошел. А позавчера, когда она была одна, никаких затруднений не возникло. Снова записка, закрытая карета в одном из ближних п-переулков, и так далее. Вчера же мы прождали до четверти седьмого и вернулись обратно не солоно хлебавши.
- Неужто Линд отказался от обмена? - упавшим голосом спросил я.
- Как бы не так. В Эрмитаже нас поджидало письмо, доставленное прежним порядком - через почтальона, но без штемпеля. Вот, п-прочтите, тем более что это имеет самое непосредственное отношение к вашей персоне.
Я настороженно взял листок, от которого едва уловимо веяло ароматом духов.
- "Граф Эссекс"?
- Он самый. Да вы ч-читайте, читайте.
"Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации", - прочел я первую французскую фразу, и у меня всё поплыло перед глазами. Неужто...?
Но нет, моя радость была преждевременной. Похлопав ресницами, чтобы разогнать туман, я прочитал записку до конца:
Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации. Цена подарку - миллион. Ведь именно в эту сумму оценивается обговоренный ежедневный взнос за "Орлова", любезно одолженного мною российской монархии. Итак, можете владеть камнем еще один день, и совершенно бесплатно. В конце концов, омрачать вам такой торжественный день с моей стороны было бы по меньшей степени неучтиво.
Мы совершим нашу маленькую трансакцию завтра. Пусть гувернантка будет в соборе в семь часов вечера. Я понимаю ваше нежелание доверять этой женщине такое сокровище и не возражаю против одного сопровождающего. Однако это должен быть человек, которого я знаю, а именно - мсье Собачьи Бакенбарды.
Искренне ваш, доктор Линд.
Сердце у меня заколотилось часто-часто.
- Так вот почему вы мне все это рассказываете? - Да. - Фандорин испытующе посмотрел мне в глаза. - Я хочу просить вас, Афанасий Степанович, принять участие в этом опасном деле. Вы не полицейский агент и не военный, вы не обязаны рисковать жизнью ради г-государственных интересов, однако обстоятельства складываются так, что без вашей помощи... - Я согласен, - перебил его я. В этот миг мне совсем не было страшно. Я думал только об одном: мы с Эмилией будем вместе. Кажется, именно тогда я впервые мысленно назвал мадемуазель по имени. После недолгой паузы Эраст Петрович поднялся.
- Тогда отдыхайте, у вас усталый вид. В десять часов будьте в г-гостиной. Я проведу с вами и Эмилией инструктаж.
***
Позднее солнце нагрело бархатные шторы, и от этого в затененной гостиной явственно запахло пылью. С бархатом вечно трудности - такой уж это материал: если провисит годами без регулярной стирки, как, например, здесь, в Эрмитаже, то въевшуюся намертво пыль до конца уже не вычистишь.Я мысленно пометил себе сегодня же распорядиться о замене занавесей. Если, конечно, вернусь с операции живым.
А благополучный исход затеваемого мероприятия представлялся мне весьма сомнительным. На последнем - надо полагать, уже самом последнем совещании - присутствовали лишь те, кто непосредственно участвовал в операции: мы с мадемуазель, господин Фандорин и два полковника, Карнович и Ласовский, державшиеся тише воды, ниже травы и внимавшие Эрасту Петровичу с подчеркнутым почтением, уж не знаю, подлинным или фальшивым.
На широком столе была разложена схема местности меж Новодевичьим монастырем и Новодевичьей набережной, причем исполненная честь по чести, не так, как давеча, на клеенке. Заштрихованными кружками были отмечены тайные пикеты, окружавшие пустырь со всех сторон: старший агент (Фандорин назвал его фамилию - Кузякин) в дупле старого дуба на углу Вселенского сквера; шестеро "служителей" в бараке Детской клиники, что выходила окнами на пруд; одиннадцать "монахов" на стене монастыря; семеро "лодочников" и "бакенщиков" на реке; один под видом торговки на выезде с Погодинской улицы; трое "нищих" у ворот монастыря; двое "рыбаков" на пруду - эти ближе всего, итого в первом кольце оцепления расположился тридцать один агент.
- Порядок обмена должен быть такой, - объяснил Фандорин, показав пикеты. - Вас двоих подвозят к часовне, вводят внутрь. Вы т-требуете снять повязки. Там наверняка имеется свой ювелир. Вы отдадите ему "Орлова" на экспертизу, после чего отнимете обратно. Тогда госпожа Деклик спустится в склеп и заберет мальчика. Когда ребенка к вам выведут, вы передаете камень. На этом ваша, Зюкин, миссия закончена.
Я не поверил собственным ушам. Авантюрный склад господина Фандорина был мне уже достаточно известен, но даже от него я не предполагал подобной безответственности. Самое же поразительное было то, что начальник дворцовой полиции и обер-полицмейстер выслушали этот безумный план с самым серьезным видом и ни словом не возразили!
- Какая чушь! - с несвойственной мне (но вполне оправданной обстоятельствами) резкостью воскликнул я. - Я буду один, без оружия, мадемуазель тоже не в счет. Да они просто отберут у меня бриллиант, убедившись, что он настоящий. А возвращать Михаила Георгиевича и не подумают! Просто уйдут каким-нибудь подземным ходом, а нас всех троих зарежут. Отличная выйдет операция! Не лучше ли, дождавшись, пока нас с госпожой Деклик заведут внутрь, взять усыпальницу штурмом?
- Не лучше, - кратко ответил Фандорин. А Карнович пояснил:
- Уж при штурме-то его высочество наверняка будет убит. А заодно и вы двое.
Я замолчал, взглянул на Эмилию. Надо признать, она держалась гораздо спокойнее меня и, что было особенно больно видеть, взирала на Фандорина с полным доверием.
- Эхаст Петхович, - тихо произнесла она, - доктох "Линд очень хитхый. Вдхуг меня и мсье Зьюкин сегодня повезут в дхугое место, совсем новое? Если так, то ваша Ambuscade (Засада (фр )) будет пустой.
- Впустую, - по старой привычке поправил я и обернулся к многоумному Фандорину, ибо вопрос был, как говорится, в самую точку.
- Вот это не исключено, - признал он. - Но на сей счет мною предусмотрены некоторые м-меры. И ваши, Зюкин, опасения, что камень отберут, а мальчика не отдадут, тоже вполне резонны. Здесь всё будет зависеть от вас самого, и теперь я перехожу к г-главному.
С этими словами он подошел к деревянному ларцу, стоявшему на столике близ окна, и двумя руками достал оттуда гладкий и сияющий золотой шар размером с маленькую крымскую дыню.
- Вот ваша гарантия, - сказал Эраст Петрович, кладя шар передо мной.
- Что это? - спросил я и наклонился. В зеркальной поверхности шара отразилось, мое потешно растянутое лицо.
- Бомба, Афанасий Степанович. Страшной разрушительной силы. Внутри там есть такая маленькая к-кнопочка. Если ее надавить, высвобождается взрыватель, а после этого д-достаточно любого сотрясения - к примеру, просто уронить шар на каменный пол - и произойдет взрыв, после которого не останется ни вас, ни Линда с его людьми, ни самой часовни. "Орлов", впрочем, уцелеет, потому что он вечен, и п-позднее мы непременно найдем его среди обломков... Вот это выл должны будете объяснить доктору. Скажите, что при малейшем п-признаке нечестной игры вы бросите шар на пол. Это единственный аргумент, который на Линда подействует. Так сказать, наш маленький сюрприз.
- Но бомба ненастоящая? - догадался я.
- Уверяю вас - самая что ни на есть н-настоящая. Заряд состоит из гремучей смеси, изобретенной химиками Императорской минно-артиллерийской лаборатории. Комиссия Главного артиллерийского управления не одобрила смесь из-за ее чрезмерной взрывоопаснос-ти. Если вас станут обыскивать при посадке в к-карету, вы скажете, что шар - это футляр для "Орлова", и открывать его ни в коем случае не позволите. Заявите, что иначе поездка отменяется. Впрочем, если за вами приедет тот же самый безмолвный кучер, дискуссия маловероятна.
Эраст Петрович взял в руки шар, поддел ногтем едва заметную крышечку.
- "Орлов" и в самом деле хранится внутри, в верхнем отделении сферы. Вынимая камень, чтобы передать его д-для проверки, вы нажмёте вот сюда и тем самым задействуете механизм. В карете этого ни в коем случае не делайте - иначе от тряски может произойти взрыв. А уже нажав кнопку, вы сообщите Линду или его людям о том, что это за игрушка.
Я заглянул внутрь шара. В круглой выемке, поблескивая голубоватым, неярким светом, лежала бесценная реликвия дома Романовых. Вблизи чудесный камень показался мне похожим на резную хрустальную ручку вроде тех, которыми украшен комод в гардеробной великой княгини. Честно говоря, гораздо большее впечатление на меня произвела красная металлическая кнопочка, почти незаметная на фоне алого бархата.
Вытерев пот со лба, я посмотрел на Эмилию. При неудачном обороте дела, или же если я совершу оплошность, мы погибнем вместе, и куски наших тел перемешаются. Она спокойно кивнула мне, словно говоря: ничего, я в вас верю и всё непременно закончится благополучно.
- Но что дальше? - спросил я. - Взрываться Линд не захочет, это ясно, и правил игры не нарушит. Он вернет нам Михаила Георгиевича, а сам уйдет каким-нибудь хитрым лазом. И "Орлов" будет навсегда утрачен.
- Этого не должно произойти ни в коем случае! - впервые вступил в разговор Карнович. - Помните, господин Фандорин, за "Орлова" вы поручились головой.
Словно не слыша полковника, Фандорин улыбнулся мне:
- На этот случай, Зюкин, у меня предусмотрен для доктора еще один сюрприз.
Однако улыбка, и в самом деле совершенно неуместная в данной ситуации, сразу же исчезла, сменившись выражением смущенным и, пожалуй, даже сконфуженным.
- Эмилия, Афанасий Степанович... Риск, которому вы подвергаетесь, б-безусловно велик. Линд - человек парадоксального ума, его поступки и реакции часто непредсказуемы. План планом, но может произойти всё что угодно. А ведь вы, Эмилия, дама и к тому же даже не являетесь российской подданной...
- Пусть хиск, это ничего. Нужно спасать маленький пхинц, - с величавым достоинством сказала мадемуазель. - Но мы, я и мсье Зьюкин, будем больше спокойны, если знать, какой еще surprise вы пхидумали.
Фандорин осторожно закрыл золотую крышку, и голубоватое сияние, мерцавшее над столом, погасло.
- Лучше вам этого не знать. Это должно быть неожиданности и для вас д-двоих. Иначе дело может сорваться.
***
Странное дело - оказавшись вдвоем в темной, наглухо закрытой от внешнего мира карете, мы долгое время не произносили ни слова. Я прислушивался к ровному дыханию мадемуазель и со временем, когда глаза свыклись с мраком, стал различать ее смутный силуэт. Мне хотелось услышать ее голос, сказать ей что-нибудь ободряющее, но, как обычно, я все не мог подыскать уместных слов. На коленях лежал металлический шар, и, хоть взрыватель еще был не включен, я держал адскую машину обеими руками.
Напрасно я опасался, что у меня возникнут трения с посланцем доктора Линда из-за увесистого узелка странной круглой формы. Первый этап операции прошел гладко - как говорят в народе, без сучка, без занозинки.
Мы с мадемуазель не простояли в храме и пяти минут, как некий мальчишка, по виду из обычных попрошаек, что вечно толкутся на паперти, протянул мне записку - еще и пришлось дать паршивцу пятиалтынный из собственных денег. Прижавшись друг к другу плечами, мы развернули листок (я опять ощутил легкий аромат "Графа Эссекса") и прочли одну коротенькую строчку: "L'eglise de Ilya Prorok" (Церковь Ильи Пророка (фр.)). Я не знал, где это, но мадемуазель, успевшая в доскональности изучить все окрестные улицы и переулки, уверенно повела меня за собой.
Через несколько минут мы были уже возле небольшой церковки, а у соседнего дома ожидала черная карета с занавешенными окнами, весьма похожая на ту, что я видел неделю назад, хоть и не поручусь, что та самая. С козел спрыгнул высокий человек в низко надвинутой шляпе, так что виднелась только густая черная борода. Ни слова не говоря, открыл дверцу и протолкнул мадемуазель внутрь.
Показывая узелок, я суровым голосом произнес заранее приготовленную фразу:
- Это предмет обмена. Трогать нельзя.
Не знаю, понял ли он меня, но к узелку не притронулся. Присел на корточки и очень быстро провел ладонями по всему моему телу, не постыдившись коснуться самых укромных мест.
- Позвольте, сударь... - не выдержал я, но обыск уже закончился.
Бородатый молча толкнул меня в спину, я поднялся в экипаж, и дверца захлопнулась. Раздался скрежет засова. Карета качнулась, и мы поехали.
Прошло, наверное, не менее получаса, прежде чем между нами завязался разговор. И начала его мадемуазель, потому что я так и не придумал, с чего начать.
- Стханно, - сказала она, когда на повороте карему качнуло и мы дотронулись друг до друга плечами. - Стханно, что сегодня он меня не обласкал.
- Что? - удивился я.
- Как это - perquisitionner?
- А, обыскал.
- Да, спасибо. Стханно, что не обыскал. Обычно обыскал. Если знать, можно было спхятать в панталон маленький пистолет.
Я позволил себе наклониться к ее уху и шепнуть:
- У нас есть оружие получше. - И похлопал рукой по бомбе.
- Остохожно! - ойкнула мадемуазель. - Я боюсь! Все-таки женщина есть женщина, даже такая смелая.
- Ничего, - успокоил ее я. - Пока взрыватель не включен, бояться нечего.
- Я все думаю про второй сюрприз мсье Фандорина, - вдруг заговорила мадемуазель по-французски, и ее голос дрогнул. - Не состоит ли он в том, что бомба взорвется в любом случае, разнеся на куски и нас, и доктора Линда, и его высочество, а камень потом, как и сказал мсье Фандорин, подберут среди обломков? Для царя главное - сохранить "Орлов" и избежать огласки. Для мсье Фандорина - отомстить доктору Линду. Что вы думаете, Атанас?
По правде сказать, ее подозрения показались мне очень даже правдоподобными, но, немного подумав, я нашелся, что возразить:
- В этом случае нам дали бы не настоящий камень, а подделку. Тогда можно ничего среди обломков не искать.
- А с чего вы взяли, что в шаре подлинный "Орлов"?
- нервно спросила она. - Ведь мы-то с вами не ювелиры. Вы нажмёте кнопку, и тут же грянет взрыв! Вот и выйдет обещанный сюрприз, про который нам с вами ни в коем случае нельзя было узнать.
У меня внутри всё похолодело - слишком уж верным выглядело это предположение.
- Значит, такова наша судьба, - сказал я, перекрестившись. - Если вы угадали правильно, то это решение принято высшей властью, и я исполню всё в точности. Но вам не нужно входить в часовню. Когда нас привезут, я скажу кучеру, что в вашем присутствии нет надобности - я заберу Михаила Георгиевича сам.
Мадемуазель крепко сжала мне руку.
- Благодарю вас, Атанас. Вы вернули мне веру в человеческое благородство. Нет-нет, я пойду с вами. Мне стыдно, что я могла заподозрить Эраста в вероломстве. Для него камень, даже такой особенный, не может быть дороже жизни ребенка. И наших жизней тоже, - тихо закончила она.
Вторая половина ее короткой, прочувствованной речи несколько испортила приятное впечатление от первой, и всё же я был растроган. Хотел ответить на пожатие ее пальцев, но это, пожалуй, выглядело бы чрезмерной вольностью. Так мы и ехали дальше, и ее рука касалась моей.
У меня, в отличие от мадемуазель, не было уверенности в благородстве господина Фандорина. Представлялось весьма вероятным, что в самом, скором времени земное существование Афанасия Зюкина закончится, причем не тихим и незаметным образом, как следовало бы по всей логике моей жизни, а с неприличным шумом и грохотом. Компания Эмилии делала эту мысль менее отвратительной, в чем, безусловно, проявлялось качество, которое я не терплю в других и всегда старался подавлять в себе - малодушное себялюбие.
А между тем в наглухо закрытой карете становилось все трудней дышать. У меня по лицу и сзади, за воротник, стекали капли пота. Это было неприятно и щекотно, но я не мог вытереться платком-для этого пришлось бы отнять руку. Мадемуазель тоже дышала учащенно.
Внезапно мне пришла в голову простая и страшная мысль, от которой пот заструился еще обильней. Я попробовал тихонько, чтобы не вспугнуть мадемуазель, просунуть руку в узелок и открыть крышку шара. Однако щелчок все же раздался.
- Что это был? - встрепенулась мадемуазель. - Что был этот звук?
- Замысел Линда проще и коварнее, чем представляется Фандорину, - сказал я, хватая ртом воздух. - Я полагаю, что доктор приказал возить нас в этом заколоченном ящике до тех пор, пока мы не задохнемся, а после преспокойно забрать "Орлова". Только ничего у него не выйдет - я включаю взрыватель. Пока я в сознании, буду держать бомбу на весу обеими руками. Когда же иссякнут силы, шар упадет...
- Vous etes fou! - воскликнула мадемуазель, рывком высвободила руку и схватила меня за локоть. - Vous etes fou! N'y pensez pas! Je compte les detours, nous sommes presque la! (Вы сошли с ума! Не вздумайте! Я считаю повороты, мы уже почти приехали! (фр.))
- Поздно, я уже надавил, - сказал я и крепко сжал шар обеими руками.
А еще через минуту карета и в самом деле остановилась.
- Ну, выхучай Господь, да? - шепнула Эмилиями перекрестилась, но не по-православному, а на свой католический лад, слева направо.
Дверца отворилась, и я сощурился от яркого света. Никто мне глаз не завязывал, и я увидел облупленную стену маленькой часовни, а поодаль, в сотне шагов, башни и колокольни большого старинного монастыря. Ступив на подножку, украдкой осмотрелся по сторонам. У пруда сидели с удочками рыбаки, а на краю ближнего сквера зеленел свежей листвой узловатый дуб, в дупле которого предположительно прятался старший агент Кузякин. На душе стало" чуть-чуть спокойней, хотя ненадевание повязки, вероятнее всего, означало, что живыми Линд выпускать нас не намерен. Мадемуазель высунулась из-за моего плеча и тоже принялась оглядываться - ах да, она ведь оказалась здесь без повязки впервые. Ничего, господин доктор, подумал я, пропадем, так вместе с вами, и прижал к груди узелок.
Кучер, стоявший сбоку от распахнутой дверцы, схватил меня за локоть и дернул: слезай, мол. Я поморщился - такая силища была в этих стальных пальцах.
Ржавая дверь с увесистым навесным замком, почти не скрипнув, открылась нам навстречу.
Я вошел в полутемное помещение, более просторное, чем казалось снаружи, и увидел несколько мужских фигур. Прежде чем успел их разглядеть, дверь за нами закрылась, но от этого свет не исчез, а лишь сделался из сероватого желтоватым - на стенах висело несколько масляных светильников.
Людей Линда было четверо. Прежде всего я обратил внимание на седого сухонького господина с безгубым, нерусским лицом и в стальных очках. Неужто это и есть доктор Линд? По обе стороны от него стояли двое высоких и плечистых, чьи лица тонули в тени, - надо полагать, телохранители. Четвертым был кучер, вошедший следом и привалившийся спиной к двери, как бы отрезая нам путь к отступлению.
Один из телохранителей замахал рукой на кучера, явно требуя, чтобы тот вышел.
Кучер кивнул, но не тронулся с места. Телохранитель сердито указал пальцем на дверь. Кучер скрестил руки на груди.
- Taubstummer Dickkopf! (Упрямая глухонемая дубина! (нем.)) - выругался верзила.
Так вот почему возница вел себя с нами так странно. Теперь понятно, отчего Линд не боялся, что бородач попадет в руки полиции.
Второй телохранитель сказал, тоже по-немецки:
- Да черт с ним, пусть торчит. Ему, поди, тоже любопытно.
Но здесь седой господин властно протянул руку к узелку, и я понял, что начинается самое главное.
- Принесли? Давайте, - тусклым голосом сказал он по-французски.
Я бросил на пол платок, в который был завернут шар, открыл крышечку и камень сверкнул из своего бархатного гнезда ленивым, приглушенным блеском.
Медленно и ясно выговаривая каждое слово, я объяснил про сюрприз и про условия обмена. Слава Богу, мой голос ни разу не дрогнул. Тут самое важное было, чтобы Линд поверил - если понадобится, я не струшу.
Он выслушал меня не перебивая и кивнул, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Нетерпеливо щелкнул пальцами:
- Хорошо-хорошо. Давайте, я проверю.
И вытащил из кармана маленькую, окованную медью лупу.
Выходит, это был не Линд, а ювелир - как и предсказывал Фандорин. Я поддел двумя пальцами маслянистый камень, который охотно и как-то даже уютно лег в мою ладонь, будто был сотворен как раз по ее мерке. Второй рукой я осторожно прижал бомбу к груди.
Ювелир взял бриллиант и подошел к одной из ламп. Телохранители - или кто они там были на самом деле - обступили мастера и шумно засопели, когда грани "Орлова" вспыхнули нестерпимым сиянием.
Я оглянулся на мадемуазель. Она стояла неподвижно, сцепив пальцы. Приподняв брови, показала взглядом на шар, и я успокаивающе кивнул: не беспокойтесь, не уроню.
Света масляной лампы ювелиру показалось мало. Он достал еще и электрический фонарик, подвигал пружиной. Тонкий, яркий луч коснулся бриллианта, и я прищурился - показалось, что от камня посыпались искры.
- Alles in Ordnung (Все в порядке (нем.)), - бесстрастно произнес ювелир на нечистом немецком и спрятал лупу в карман.
- Верните камень, - потребовал я.
А когда он не выполнил мое требование, я угрожающе вытянул вперед обе руки с раскрытым шаром.
Ювелир пожал плечами и положил бриллиант обратно в нишу.
Ободренный успехом, я повысил голос:
- Где его высочество? Теперь по условиям договора вы должны немедленно его вернуть!
Безгубый показал пальцем на каменный пол, и я лишь теперь заметил черный квадратный люк с чугунным кольцом.
- Кому он нужен, ваш мальчишка. Забирайте, пока не подох.
В устах этого респектабельного господина грубое слово crever (Подыхать (фр.)), произнесенное применительно к малютке, прозвучало так неожиданно и страшно, что я содрогнулся. Господи, что это за люди!
Мадемуазель, шумно втянув воздух, бросилась к люку, схватилась за кольцо и потянула изо всех сил. Дверца немного приподнялась и тут же с гулким, металлическим стуком снова упала в пазы. Ни один из громил не тронулся с места, чтобы помочь даме. Эмилия в отчаянии оглянулась на меня, но и я не мог прийти ей на помощь - для этого пришлось бы положить шар.
- Aufmachen! (Открыть (нем.)) - угрожающе крикнул я и поднял бомбу повыше.
С видимой неохотой один из бандитов отодвинул мадемуазель и легко, одной рукой откинул крышку.
Открылся проем, но не черный, как я ожидал, а наполненный трепещущим светом - очевидно, в подземелье тоже горел масляный фонарь. Оттуда пахнуло сыростью и плесенью.
Бедный Михаил Георгиевич! Неужто его продержали в этой дыре столько дней!
Подобрав подол, мадемуазель стала спускаться. Один из верзил последовал за ней. У меня шумно и часто стучало в висках.
Я услышал донесшийся снизу шум голосов, а потом пронзительный крик Эмилии:
- Mon bebe, mon pauvre petit! Tas de salauds! (Мой крошка, мой бедный малыш! Мерзавцы!) - Его высочество мертв? - взревел я, готовый бросить бомбу на пол и будь что будет.
- Нет, он жив! - услышал я. - Но совсем плохой!
Не могу передать, какое облегчение я испытал в эту минуту. Ну конечно, его высочество простужен, ранен, одурманен опиумом, но главное - он жив.
Ювелир протянул руку.
- Дайте камень. Сейчас ваша спутница вынесет ребенка.
- Пусть сначала вынесет, - пробормотал я, вдруг сообразив, что не имею представления, как вести себя дальше - в инструкциях Фандорина на сей счет ничего не содержалось. Отдавать камень или нет?
Внезапно оставшийся телохранитель с неожиданным проворством прыгнул ко мне и обеими руками сжал мои ладони, державшие шар. Толчок вышел совсем незначительный, и взрывной механизм не сработал, но бриллиант выкатился из ниши и с щелкающим стуком поскакал по полу. Ювелир подхватил его и сунул в карман.
Бороться с верзилой было бесполезно, а сзади уже подошел чернобородый кучер, в нечеловеческой силе которого я имел возможность убедиться. Господи, я всё погубил!
- Вот и сюрприз номер два, - шепнул мне в ухо глухонемой и в ту же секунду стукнул бандита кулаком по лбу. Мне показалось, что не так уж сильно, но глаза немца закатились, он разжал свои ручищи и осел на пол.
- Держите крепче, - сказал кучер голосом Фандорина.
В один скачок оказался подле ювелира и зажал ему рукой рот, одновременно приставив снизу к подбородку стилет.
- Taisez-vous! Un mot, et vous etes mort! (Молчите! Одно слово, и вы труп!(фр.) - Зюкин, отключите кнопку, бомба нам больше не понадобится.
От стремительности, с которой происходили события, я был в оцепенении и неожиданному превращению кучера в Фандорина совсем не удивился - куда больше меня почему-то поразило то, что Эраст Петрович совершенно перестал заикаться.
Я послушно подцепил ногтями утопленную кнопку и потянул - она с легким щелчком выскочила.
- Крикните, что камень у вас и что ребенка можно выпускать, - тихо сказал Фандорин по-французски.
Ювелир захлопал глазами с противоестественной быстротой - кивнуть он не мог, потому что этим жестом насадил бы свою голову на клинок.
Фандорин убрал руку с его рта, но кинжал по-прежнему держал вертикально вверх.
Пожевав проваленным ртом и облизнувшись, пленник запрокинул голову назад, будто хотел рассмотреть что-то на потолке, и вдруг громко закричал:
- Alarme! Fuiez-vous! (Тревога! Бегите! (фр.)) Он хотел крикнуть что-то еще, но узкая полоска стали вошла ему между горлом и подбородком по самую рукоятку, и ювелир захрипел. Я охнул.
Убитый еще не успел рухнуть на пол, а из люка уже высунулась голова - кажется, того самого бандита, что давеча спустился вниз с мадемуазель.
Фандорин скакнул к дыре и с размаху ударил его ногой по лицу. Послышался тяжелый звук рухнувшего тела, а Эраст Петрович, ни секунды не медля, спрыгнул вниз.
- Господи! - вырвалось у меня. - Господи Боже!
Снизу доносился грохот, кто-то кричал по-немецки и по-французски.
Перекрестившись золотым шаром, я подбежал к проему и заглянул вниз.
Увидел настоящую кучу-малу: огромный детина с занесенным ножом в руке подмял под себя Фандорина, а еще ниже лежал недвижный телохранитель. Эраст Петрович одной рукой сжимал противнику запястье, удерживая нож, а другой тянулся к его горлу, но никак не мог достать. Кажется, бывшего статского советника следовало спасать.
Я бросил шар, метя в затылок великану, и превосходным образом попал - послышался чмокающий звук. Обычному человеку я вне всякого сомнения проломил бы череп, этот же лишь качнулся вперед. Но этого оказалось достаточно, чтобы Фандорин дотянулся ему до горла. Я не видел, что именно сделали пальцы Эраста Петровича, однако услышал тошнотворный хруст, и детина завалился на сторону.
Я быстро спустился вниз. Фандорин уже вскочил на ноги и озирался по сторонам.
Мы находились в квадратном помещении, углы которого тонули во мраке. Посередине склепа возвышалось поросшее мохом надгробье, на котором горела масляная лампа.
- Где она? - переполошился я. - Где его высочество? Где Линд?
У стены стоял сундук с набросанным на него тряпьем, и я подумал, что Михаила Георгиевича, наверное, держали там. Однако Фандорин кинулся в противоположную сторону.
Я услышал топот быстрых удаляющихся шагов - судя по звуку, бежали человека три или четыре.
Фандорин схватил фонарь, поднял его, и мы увидели проход в стене, забранный решеткой.
Чернота озарилась вспышкой, воздух зло свистнул, ударило гулкое эхо.
- За выступ! - крикнул мне Фандорин, отскакивая в сторону.
- Эмилия, вы живы? - что было мочи позвал я. Темнота приглушенно ответила голосом мадемуазель:
- Их тхое! И Линд здесь! Это...
Голос сорвался на вскрик. Я бросился на решетку и затряс ее, но она была заперта на замок.
Эраст Петрович с силой дернул меня за рукав - и вовремя: из подземного хода снова выстрелили. Один из железных прутьев взорвался брызгами искр, в стену ударил невидимый штырь, от которого на пол посыпались каменные осколки.
Издали доносились мужские голоса, кто-то тонко простонал - женщина или ребенок.
- Линд! - громко крикнул Эраст Петрович по-французски. - Это я, Фандорин! Камень у меня! Обмен остается в силе! Меняю "Орлова" на женщину и ребенка!
Мы затаили дыхание. Тихо - ни голосов, ни шагов. Услышал или нет?
Фандорин вскинул руку, в которой нивесть откуда появился маленький черный револьвер, и выстрелил в замок - раз, другой, третий.
Снова посыпались искры, но замок с петель не слетел.
16 мая
Я сидел у реки, тупо глядя на проплывавшие мимо длинные плоты из бурых, шершавых бревен, и никак не мог понять, кто сошел с ума: я или окружающий мир.
Афанасий Зюкин объявлен вне закона? Его разыскивают полиция и жандармерия?
Может быть, тогда Афанасий Зюкин - это вовсе не я, а кто-нибудь другой?
Но нет, вся мощь порядкоохранительных сил империи была поднята на ноги именно из-за нас - господина Фандорина и меня. И причиной тому было не какое-нибудь чудовищное недоразумение, а наше преступное поведение. Да-да, наше, потому что соучастником Фандорина я стал добровольно. Или почти добровольно.
Нужно было разобраться во всем с самого начала, припомнить события минувшей ночи во всех подробностях.
Когда замок наконец удалось сбить и мы проникли в лаз, догонять Линда было уже бессмысленно. Но сгоряча мы поняли это не сразу. Светя взятым со стола фонарем, Фандорин бежал впереди, я за ним - слегка пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкий свод. Качающийся свет выхватывал из темноты клочья паутины, какие-то черепки под ногами, влажный блеск глинистых стен.
Шагов через двадцать ход разделился надвое. Эраст Петрович на секунду присел, посветил вниз, и уверенно свернул направо. Через полминуты туннель снова раздвоился. Изучив следы, отчетливо видные на толстом слое пыли, мы двинулись влево. Еще семь или восемь развилок были преодолены так же легко, а затем масло в фонаре догорело, и мы остались в полной темноте.
- Отлично, - сердито пробормотал Фандорин. - Просто отлично. Теперь мы не то что за Линдом г-гнаться, мы и назад-то дороги не найдем. Кто бы мог подумать, что здесь такой лабиринт. Триста лет рыли, а то и б-больше: и монахи в годы смуты, и мятежные стрельцы, и раскольники, прятавшие от патриарха Никона старинные книги и церковное серебро, а судя по тому, что встречаются каменные галереи, здесь когда-то были и каменоломни... Ладно, Зюкин, идем уж, куда придется.
Пробираться в полной тьме выходило медленно и трудно. Я несколько раз падал, споткнувшись о выступы. Один раз упал, и из-под меня с писком метнулось что-то живое. Я схватился за сердце. Есть у меня постыдная, немужская слабость - терпеть не могу крыс и мышей. Эта шмыгающая, шныряющая, вороватая нечисть чем-то глубоко противна моему естеству.
В другой раз зацепил ногой за нечто корнеобразное, при ощупывании оказавшееся человеческой грудной клеткой.
Когда растянулся в третий раз, подо мной что-то звякнуло. Я схватился за карман - "Орлова" там не оказалось.
В ужасе я крикнул:
- Камень выпал! Фандорин зажег спичку, и я увидел расколотый горшок, в котором тускло поблескивали неровные кружочки. Взял один - серебряная монета, старинная. Но сейчас было не до монет. Неужто я выронил бриллиант не сейчас, а во время одного из предыдущих падений? Тогда отыскать его будет ох как непросто.
Слава богу, с третьей спички Эраст Петрович увидел полузарывшийся в пыль камень и забрал себе, а я после случившегося возражать не посмел. Насыпал себе в карманы две пригоршни монет из клада, и мы побрели дальше.
Не знаю, сколько часов это продолжалось. Иногда мы садились на землю, чтобы передохнуть. Вторую ночь подряд я проводил в подземелье, и, ей-богу, затрудняюсь сказать, какое из них пришлось мне меньше по вкусу.
Нельзя было даже посмотреть, который час, потому что от сырости спички скоро размокли и загораться не желали. Когда я во второй раз споткнулся о уже знакомые кости, стало ясно, что мы бродим по кругу. Тогда Фандорин сказал:
- Знаете, Зюкин, так дело не пойдет. Вы хотите, чтобы по вашим ребрам бегали к-крысы? Я передернулся.
- Я тоже не хочу. А значит, хватит фланировать, надеясь на авось. Нужна система. Теперь мы движемся так: строго чередуем п-повороты. Один раз направо, один раз налево. Вперед!
Но и после введения "системы" мы шли еще очень долго, пока, наконец, вдали не забрезжил слабый свет. Я кинулся к нему первым. Лаз сузился, как-то весь съежился, и пришлось ползти на четвереньках, но это было ничего, потому что свет делался всё ярче. Уже у самого края я ухватился рукой за холодный, шершавый корень, и он вдруг с сердитым шипением пружинисто рванулся из моих пальцев. Змея! Охнув, я дернулся и ударил макушку о камень. Разглядел на узкой головке заструившейся Прочь черной ленты желтые пятна - это был безобидный уж. Но сердце все равно колотилось, как бешеное.
Нора вывела к подмытому водой берегу реки. Я увидел окутанную утренним туманом темную баржу, крыши складов на той стороне и в некотором отдалении - полукруглые арки железнодорожного моста. - Недалеко же мы с вами п-продвинулись, - сказал Фандорин, распрямляясь и отряхивая перепачканный кучерский кафтан. От длинной черной бороды он успел избавиться, широкополую шляпу потерял, кажется, еще в склепе.
Я проследил за направлением его взгляда. В нескольких сотнях шагов, озаренные первыми лучами солнца, мягко поблескивали купола Новодевичьего монастыря.
- Очевидно, этим лазом монахи пользовались, чтобы тайно д-добраться до реки, - предположил Фандорин. - Интересно, для каких целей.
Мне это было совсем не интересно. - А вон и часовня! - показал я. - Идемте скорей. Господа Карнович и Ласовский наверняка нас обыскались. И не столько нас, сколько "Орлова". То-то обрадуются!
Я улыбнулся. В эту минуту от простора, света, утренней свежести меня переполняло то особое чувство жизненной полноты, которое, вероятно, некогда испытал воскресший из мертвых Лазарь.
- Вы хотите вернуть "Орлова" Карновичу? - недоверчиво спросил Фандорин.
В первое мгновение мне показалось, что я ослышался, но затем я понял, что господин Фандорин, как и я, обрадован благополучным исходом кошмарной ночи и оттого настроен на шутливый лад. Что ж, есть обстоятельства, при которых и Зюкин непрочь пошутить, хоть бы даже и не с самым приятным собеседником.
- Нет, я хочу отнести камень доктору Линду, - ответил я, посредством сдержанной улыбкой давая понять, что оценил шутку и отвечаю ей в тон.
- Ну то-то же, - с серьезным видом кивнул Эраст Петрович. - Вы ведь понимаете, что если мы отдадим б-бриллиант властям, то больше его не увидим. Тогда мальчик и Эмилия обречены.
Только теперь до меня дошло, что он вовсе не шутит.
- Вы и вправду намерены вступить с доктором Линдом в самочинный торг? - на всякий случай все же уточнил я.
- Да, а как же иначе?
Мы оба замолчали, уставившись друг на друга с равным недоумением. От моего душевного подъема не осталось и следа. Во рту пересохло от скверного предчувствия.
Фандорин окинул меня взглядом с головы до ног, будто видел впервые и спросил - как мне показалось, с любопытством:
- П-постойте, Зюкин, разве вы не любите маленького Мику?
- Очень люблю, - удивился я такому вопросу.
- И ведь... к Эмилии вы тоже неравнодушны? Я чувствовал себя очень усталым, мы оба были перепачканы в пыли и глине, пахло травой и рекой - от всего этого возникало ощущение, что обычные условности не имеют значения. Только поэтому я ответил на сей вопиюще нескромный вопрос.
- Мне небезразлична судьба мадемуазель Деклик.
- Итак, на карту поставлена жизнь д-двоих людей. Людей, которых вы... Ну, скажем, "судьба которых вам небезразлична". И вы готовы пожертвовать этими людьми ради куска шлифованного углерода?
- Есть вещи, которые значат больше, чем любовь, - тихо сказал я и вдруг вспомнил, что то же самое Фандорин не столь давно говорил Ксении Георгиевне.
Это воспоминание было мне неприятно, и я счел нужным уточнить:
- К примеру, честь. Верность. Престиж монархии. Национальные святыни.
Объясняя такие очевидные вещи, я чувствовал себя довольно глупо, но что еще мне оставалось делать?
Помолчав, Фандорин объявил:
- У вас, Зюкин, есть выбор. Видите, у часовни полицейское оцепление? Или вы отправляетесь туда и говорите, что Фандорин скрылся, п-прихватив с собой "Орлова". Или мы вместе пробуем спасти Эмилию и ребенка. Решайте.
С этими словами он вынул из кармана черную бороду и косматый парик - оказывается, все-таки приберег - и приладил эту буйную растительность, превратившись в простецкого и диковатого мужика из тех, что съезжаются в большие города на заработки.
Не знаю, почему я с ним остался. Честное слово, не знаю. Я не произнес ни слова, но и с места не тронулся.
- Что, пойдем на к-каторгу в одной сцепке? - с неуместной веселостью спросил Фандорин и протянул мне руку.
- Посидите здесь и сильно не в-высовывайтесь. Схожу на рекогносцировку.
Он зашагал в сторону монастыря, а я опустился на колени у воды. Она была чистая, прозрачная, и я сначала напился, а потом, когда рябь успокоилась, рассмотрел отражение своего лица. Вроде бы ничто в нем не изменилось: усы, бакенбарды, выпуклый лоб с залысиной. И все же это было лицо не гоф-фурьера Зюкина, дворецкого Зеленого Дома и верного слуги престола, а государственного преступника.
Страницы: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12