Коронация, или последний из Романов. Стр. 5
Страницы: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12Когда я выехал из ворот в двуколке с откинутым верхом, дождь лил уже всерьез, и я вымок еще прежде, чем доехал до Калужской площади. Это бы полбеды, но во всем потоке экипажей, кативших по Коровьему валу, в этаком бесстрашном виде оказался я один, что со стороны должно было казаться странным. Солидный человек при больших усах и бакенбардах почему-то не желает поднять на коляске кожаный фартук: с краев котелка ручьем стекает вода, лицо тоже всё залито, хороший твидовый костюм повис мокрым мешком. Однако как иначе меня опознали бы люди доктора Линда?
У моих ног стоял тяжелый чемодан, битком набитый четвертными. Впереди и сзади, храня осторожную дистанцию, ехали агенты полковника Карновича. Я пребывал в странном спокойствии, не испытывая ни страха, ни волнения - наверное, нервы пришли в онемение от долгого ожидания и сырости.
Назад оглядываться я не смел, ибо это строжайше запрещалось инструкцией, но по бокам время от времени поглядывал, присматриваясь к редким прохожим. За полчаса до выезда мне протелефонировал Фома Аникеевич и сказал:
- Господин Ласовский решил принять собственные меры - я слышал, как он докладывал его высочеству. Расставил филеров от Калужской площади до самой Москвы-реки, в полусотне шагов друг от друга. Велел им не зевать и брать всякого, кто приблизится к вашему экипажу. Боюсь, не произошло бы от этого опасности для Михаила Георгиевича.
Филеров я распознавал без труда - кто ж кроме них станет прогуливаться со скучающим видом под таким ливнем? Только помимо этих господ с одинаковыми черными зонтами на тротуарах, почитай, никого и не было. Лишь ехали экипажи в обе стороны, и тесно - чуть не колесо к колесу. За Зацепским валом (название я прочел на табличке) сбоку ко мне пристроился батюшка в колымаге с натянутым клеенчатым верхом. Сердитый, спешил куда-то и все покрикивал на переднего кучера: "Живей, живей, раб божий!" А куда живей, если впереди сплошь кареты, коляски, шарабаны и омнибусы?
Миновали речку или канал, потом реку пошире, цепочка из филеров давно закончилась, а никто меня так и не окликнул. Я уж было совсем уверился, что Линд, приметив агентов, решил от встречи отказаться. На широком перекрестке поток остановился - городовой в длинном дождевике, отчаянно свистя, дал дорогу проезжающим с поперечной улицы. Воспользовавшись заминкой, меж экипажей засновали мальчишки-газетчики, вопя: "Газета-копейка!" "Московские ведомости!" "Русское слово!" Один из них, с прилипшим ко лбу льняным чубом и в темной от влаги плисовой рубахе навыпуск вдруг схватился рукой за оглоблю и проворно плюхнулся рядом со мной на сиденье. Такой он был юркий, маленький, что за стеной дождя с задних колясок его навряд ли и разглядели.
- Вертай вправо, дядя, - сказал паренек, толкнув меня локтем в бок. - И башкой не верти, не велено.
Мне очень хотелось оглянуться, не прозевали ли агенты такого неожиданного посланца, но я не посмел. Сами увидят, как я сверну.
Потянул вожжи вправо, щелкнул хлыстом, и лошадь повернула в косую улицу, очень приличного вида, с хорошими каменными домами.
- Гони, дядя, гони! - крикнул мальчишка, оглядываясь. - Дай-ка.
Вырвал у меня хлыст, свистнул по-разбойничьи, стегнул каурую, и та что было мочи загрохотала копытами по булыжнику.
- Вертай туды! - Мой провожатый ткнул пальцем влево.
Мы вылетели на улочку поменьше и попроще, промчали квартал, и повернули еще. Потом еще и еще.
- Туды ехай, в подворотню! - показал газетчик.
Я придержал вожжи, и мы въехали в темную, узкую арку.
Не прошло и полминуты, как мимо с топотом и лязгом пронеслись две коляски с агентами, потом стало тихо, только дождь, разлетаясь брызгами, все гулче колотил по мостовой.
- Дальше-то что? - спросил я, осторожно приглядываясь к посланцу,
- Жди, - важно обронил он, дуя на озябшие ладони.
Получалось, что на дворцовую полицию рассчитывать нечего и я предоставлен самому себе. Но страшно мне не было, ибо с таким противником я уж как-нибудь справился бы и один. Мальчишка-это уже кое-то. Схватить за худенькие плечи, как следует потрясти, и расскажет, кто его подослал. Вот ниточка и потянется.
Я пригляделся к малому получше, отметил припухший, совсем не детский рот, сощуренные глаза. Волчонок, истинный волчонок. Из такого правды не вытрясешь.
Вдруг издали снова донесся звук приближающегося экипажа. Я вытянул шею, и мальчишка немедленно этим воспользовался. Я услышал шорох, обернулся, а рядом со мной уже никого не было, только смазанный след на мокром сиденье.
Грохот был уже совсем близко. Я соскочил с козел, выбежал из подворотни на тротуар и увидел четверку крепких вороных коней, прытко катившую за собой наглухо зашторенную карету. Возница в низко спущенном капюшоне громко выстреливал над блестящими конскими спинами длинным кнутом. Когда экипаж поровнялся с аркой, шторки внезапно распахнулись, и я увидел прямо перед собой бледное личико его высочества, золотые кудри и знакомую матросскую шапочку с красным помпоном.
Михаил Георгиевич тоже меня увидел и звонко закричал:
- Афон! Афон!
Именно так он меня всегда и звал. Я тоже хотел крикнуть, разинул рот, но только всхлипнул.
Господи, как быть?
Выгонять из подворотни двуколку задом - целая история, не поспеешь.
Не помня себя и не соображая, что делаю, я кинулся бежать за каретой. Даже не заметил, как с головы слетел мокрый котелок.
- Стой! - кричу. - Стой!
Над крышей мне было видно круглую шляпу кучера, да взлетающий кнут.
Никогда в жизни я так не бегал, даже и в бытность дворцовым скороходом.
Конечно, нипочем бы мне не догнать четверку лошадей, если б улочка вдруг не стала заворачивать круто вбок. Карета немного замедлила ход, слегка качнувшись на сторону. Я в несколько огромных скачков сократил расстояние, прыгнул и уцепился обеими руками за багажную скобу. Подтянулся и совсем уже было влез на запятки, но тут возница, не оборачиваясь, вымахнул кнутом назад, поверх крыши, ожег меня по темени, и я сорвался. Упал лицом в лужу, да еще прокатился по ней, подняв целый фонтан брызг. Приподнялся на руках, но карета уже сворачивала за угол.
А когда, хромая и вытирая рукавом испачканное лицо, вернулся к двуколке, чемодана с деньгами там уже не было.
9 мая
Торжественный кортеж уже миновал Триумфальные ворота, когда я, запыхающийся и обливающийся потом, выскочил из наемного экипажа и, бесцеремонно орудуя локтями, стал пробиваться сквозь густую толпу, что облепила Большую Тверскую-Ямскую с обеих сторон.
Вдоль мостовой шпалерами стояли войска, и я протиснулся поближе к офицеру, пытаясь вытянуть из кармана узорчатый картонный талон на право участия в шествии - дело это оказалось весьма непростое, ибо из-за тесноты распрямить локоть никак не удавалось. Я понял, что придется выждать, пока мимо проследует государь, а потом проскользнуть в хвост колонны.
В небе сияло праздничное, лучезарное солнце - впервые после стольких пасмурных дней; воздух полнился накатами благовеста и криками "ура!".
Император совершал церемониальный въезд в древнюю столицу, следовал из загородного Петровского дворца в Кремль.
Впереди на огромных жеребцах ехали двенадцать конных жандармов, и какой-то насмешливый голос за моей спиной довольно громко сказал:
- C'est symbolique, n'est ce pas? (Символично, не правда ли? (фр.)) Сразу видно, кто у нас в России главный.
Я оглянулся, увидел две очкастые студенческие физиономии, взиравшие на шествие с брезгливой миной.
За жандармами, переливаясь на солнце серебряным шитьем кармазиновых черкесок, покачивались в седлах казаки императорского конвоя.
- И с нагаечками, - заметил все тот же голос.
Потом не слишком стройным каре проследовали донцы, а за ними и вовсе безо всякого строя ехала депутация азиатских подданных империи - в разноцветных одеяниях, на украшенных коврами тонконогих скакунах. Я узнал эмира бухарского и хана хивинского, оба при звездах и золотых генеральских эполетах, странно смотревшихся на восточных халатах.
Ждать было еще долго. Миновала длинная процессия дворянских представителей в парадных мундирах, за ними показался камер-фурьер Булкин, возглавлявший придворных служителей: скороходов, арапов в чалмах, камер-казаков.
Но вот на убранных флагами и гирляндами балконах зашумели, замахали руками и платками, зрители подались вперед, натянув канаты, и я догадался, что приближается сердцевина колонны.
Его величество ехал в одиночестве, очень представительный в семеновском мундире. Грациозная белоснежная кобыла Норма чутко прядала узкими ушами и косилась по сторонам влажным черным глазом, но с церемониального шага не сбивалась. Лицо царя было неподвижно, скованное примерзшей улыбкой. Правая рука в белой перчатке застыла у виска в воинском салюте, левая слегка пошевеливала золоченую уздечку.
Я дождался, пока проедут великие князья и открытые ландо с их величествами вдовствующей и царствующей императрицами, и, предъявив оцеплению пропуск, поспешно перебежал через открытое пространство.
Оказался в пешей колонне сенаторов, пробрался в самую середину, подальше от взоров публики и, бормоча извинения, зигзагами заскользил вперед. Важные господа, многих из которых я знал в лицо, с недоумением косились на невежу в зеленой ливрее дома Георгиевичей, но мне было не до приличий. Письмо доктора Линда жгло мне грудь.
Мельком увидел на запятках коляски императрицы-матери полковника Карновича, переодетого камер-лакеем - в камзоле, напудренном парике, но при этом в неизменных синих очках, - однако начальник царской охраны сейчас помочь мне не мог.
Я должен был срочно переговорить с Георгием Александровичем, хотя и он возникшей проблемы не разрешил бы. Тут нужен был сам государь. Хуже того - государыня.
***
После вчерашнего конфуза полковнику Карповичу был шумный разнос от Георгия Александровича за плохую подготовку агентуры. Перепало и мне, уже от них обоих, за то, что ничего толком не разглядел и даже мальчишку-газетчика не задержал.
Фандорина при этой мучительной для меня сцене не было. Как мне чуть позднее доложил Сомов, еще до моего отбытия на встречу с людьми доктора Линда бывший статский советник и его японец куда-то отбыли и с тех пор не появлялись.
Их отсутствие не давало мне покоя. Несколько раз в течение вечера и еще раз уже далеко за полночь я выходил наружу и смотрел на их окна. Свет не горел.
Утром я проснулся от резкого, нервного стука. Решил, что это Сомов, и открыл дверь в ночном колпаке и шлафроке. Каково же было мое смущение, когда я увидел перед собой ее высочество!
Ксения Георгиевна была бледна и, судя по теням под глазами, спать не ложилась вовсе.
- Его нет, - сказала она скороговоркой. - Афанасий, он не ночевал!
- Кто, ваше высочество? - испуганно спросил я, сдергивая колпак и слегка приседая, чтобы полы халата достали до пола и прикрыли мои голые щиколотки.
- Как кто! Эраст Петрович! Ты, может быть, знаешь, где он?
- Никак нет, - ответил я, и на душе сделалось очень скверно, потому что выражение лица ее высочества мне совсем не понравилось.
Фандорин и его слуга объявились после завтрака, когда великие князья уже отбыли в Петровский дворец для приготовления к торжественному въезду. Дом был полон агентов полиции, потому что ожидалось следующее послание от похитителей. Я держался поближе к телефону и все время гонял Сомова к подъезду, посмотреть, не подбросили ли новой записки. Впрочем, это было лишнее, потому что в кустах вдоль всей подъездной аллеи дежурили филеры полковника Ласовского. На сей раз никому не удалось бы перелезть через ограду и подойти к Эрмитажу незамеченным.
- Ребенка видели? - спросил меня Фандорин вместо приветствия. - Жив?
Я сухо рассказал ему о вчерашнем, ожидая очередной порции упреков за упущенного газетчика.
Чтобы предупредить реприманд, сказал сам:
- Знаю, что виноват. Нужно было не за каретой бежать, а этого маленького негодяя держать за шиворот.
- Г-главное, что вы хорошо разглядели малыша и что он цел, - заметил Фандорин.
Упреки я бы снес, потому что они были вполне заслужены, но этакая снисходительность показалась мне возмутительной.
- Да ведь единственная зацепка утрачена! - с сердцем сказал я, давая понять, что не нуждаюсь в его фальшивом великодушии.
- Какая там зацепка, - слегка махнул он рукой. - Обычный вихрастый п-постреленок, одиннадцати с половиной лет от роду. Ничего ваш Сенька Ковальчук не знает, да и не мог знать. За кого вы держите д-доктора Линда?
Должно быть, у меня отвисла челюсть, потому что прежде, чем заговорить, я преглупо шлепнул губами.
- Се...Сенька? Ковальчук? - повторил я, ни с того ни с сего тоже начав заикаться. - Вы что, его нашли? Но как?!
- Да очень просто. Я хорошо его разглядел, когда он шмыгнул к вам в д-двуколку.
- Разглядели? - переспросил я и сам на себя разозлился за попугайство. - Как вы могли что-либо разглядеть, если вас там не было?
- То есть как это не было? - с достоинством произнес Фандорин, насупил брови и вдруг загудел басом, показавшимся мне на удивлением знакомым. - "Живей, живей, раб божий!" Не признали? Я же, Зюкин, все время был рядом с вами.
Поп, тот самый поп из колымаги с клеенчатым верхом!
Взяв себя в руки, я придал лицу пристойную невозмутимость.
- Мало ли что вы были рядом. Но ведь за нами вы не поехали.
- А зачем? - Взгляд его голубых глаз был так безмятежен, что я заподозрил издевку. - Я видел д-достаточно. У мальчишки в сумке была газета "Московский богомолец". Это раз. В пальцы крепко въелась типографская краска, а стало быть, и вправду газетчик, каждый день сотни номеров через свои руки пропускает. Это два...
- Да мало ли мальчишек торгуют "Богомольцем"! - не выдержал я. - Я слышал, что этот бульварный листок в Москве расходится чуть не по сто тысяч в день!
- А еще у мальчишки на левой руке было шесть пальцев - не приметили? И это три, - невозмутимо закончил Фандорин. - Вчера вечером мы с Масой обошли все десять пунктов, где г-газетчики "Московского богомольца" получают свой товар и без труда выяснили личность интересующего нас субъекта. Правда, пришлось его немножко поискать, а когда нашли, то еще и побегать, но от нас с Масой убежать довольно трудно, в особенности такому юному созданию.
Просто. Господи, как это просто - вот первое, что пришло мне в голову. Действительно, нужно было всего лишь получше приглядеться к посланцу похитителей.
- Что же он вам рассказал? - нетерпеливо спросил я.
- Ничего интересного, - ответил Фандорин, подавив зевок. - Самый обычный Сенька. Зарабатывает продажей газет на кусок хлеба да еще на водку своей пьющей мамке. С уголовным миром никак не связан. Вчера его нанял какой-то "дядька", посулил т-трешницу. Объяснил, что надо делать. П-пригрозил брюхо распороть, если что напутает. Сенька говорит, дядька сурьезный, такой и взаправду распорет.
- А что еще он про этого "дядьку" сказал? - с замиранием сердца спросил я. - Как он выглядел? Как был одет?
- Обнакновенно, - мрачно вздохнул Фандорин. - Видите ли, Зюкин, у нашего с вами юного знакомца очень небольшой лексикон. На все вопросы ответ - "обнакновенно" и "а кто его знает". Единственная установленная примета н-нанимателя - "мордатый". Боюсь, это нам мало чем поможет... Ладно, пойду немного отдохну. Когда придет весточка от Линда, разбудите.
И ушел к себе, неприятный человек.
А я всё не решался далеко отойти от телефонного аппарата, что стоял в прихожей. Расхаживал взад-вперед, стараясь сохранять вид строгой задумчивости, но слуги уже начинали поглядывать в мою сторону с явным недоумением. Тогда я встал у окна и притворился, что наблюдаю, как лорд Бэнвилл и мистер Карр, оба в белых брюках и клетчатых кепи, играют в крикет.
Собственно говоря, они не играли, а с весьма кислым видом прогуливались по крикетной площадке, причем милорд беспрестанно что-то говорил, кажется, все больше сердясь. Наконец он остановился, обернулся к своему спутнику и пришел в истинное неистовство - замахал руками, а раскричался так, что даже мне через стекло было слышно. Никогда раньше не видывал, чтобы английские лорды вели себя подобным образом. Мистер Карр слушал со скучливым видом, нюхая свою крашеную гвоздику. Фрейби стоял несколько в стороне, на господ не смотрел вовсе, а покуривал трубку. Подмышкой у батлера были зажаты два деревянных молотка с длинной ручкой.
Вдруг лорд Бэнвилл выкрикнул что-то особенно громкое и влепил мистеру Карру звонкую пощечину, от которой у сего последнега слетело кепи. Я обмер, испугавшись, что британцы сейчас затеят прямо здесь, на лужайке, свой варварский бокс, но мистер Карр лишь кинул цветок под ноги милорду и пошел прочь.
Его светлость простоял на месте не более нескольких мгновений, а потом бросился вдогонку за своим сердечным другом. Догнал, схватил за руку, но мистер Карр рывком высвободился. Тогда милорд бухнулся на колени и в такой неавантажной позе засеменил за побитым. Фрейби, позевывая, двинулся следом со своими колотушками.
Я не понял, что у них там произошло, и, честно говоря, мне было не до их английских страстей. К тому же мне пришла на ум отличная мысль, освобождавшая от прикованности к телефону. Я послал за старшим из агентов и попросил его сменить меня в прихожей с тем, чтобы при звонке от похитителей за мной немедленно послали в оранжерею.
Кажется, описывая Эрмитаж, я забыл упомянуть о самом приятном помещении этого старого дворца - застекленном зимнем саде, выходившем своими высокими окнами на Москву-реку.
Именно это уединенное и располагающее к задушевной беседе место я избрал для того, чтобы исполнить дело, мучившее меня уже четвертый день. Следовало преодолеть проклятую застенчивость и сказать, наконец, бедной, исстрадавшейся мадемуазель Деклик, что ей не из-за чего так казниться. Ну откуда ей было знать, что за кустами спрятана еще одна карета? Ведь даже сам хитроумный Фандорин, знавший о докторе Линде, и тот не догадался.
Я велел Липпсу накрыть в оранжерее столик на два прибора и послал к мадемуазель спросить, не угодно ли ей выпить со мной чаю. (В Петербурге мы частенько сиживали так вдвоем за чашкой-другой доброго кяхтинского олонга.) Уголок я выбрал славный, совершенно закрытый от остальной части оранжереи пышными кустами магнолии. Пока ждал гувернантку, очень волновался, подбирая правильные слова - недвусмысленные, но в то же время не слишком навязчивые.
Однако, когда мадемуазель пришла - печальная, в строгом темно-сером платье, с шалью на плечах - я не решился так сразу приступить к щекотливой теме.
- Смешно, - сказал я, откашлявшись. - И здесь сад, и там.
Я имел в виду, что мы сидим в зимнем саду, а за стеклом тоже сад, только натуральный.
- Да, - ответила она, опустив голову и помешивая ложечкой чай.
- Напрасно вы..., - вырвалось у меня, но тут она подняла голову, взглянула на меня своими блестящими глазами, и я закончил не так, как намеревался. - ... тепло оделись, сегодня совсем летний день, даже жарко.
Ее взгляд погас.
- Мне не жахко, - тихо проговорила мадемуазель, и мы оба замолчали.
Из-за этой-то тишины всё и произошло.
В оранжерее раздались шаги, и донесся голос Ксении Георгиевны:
- Да-да, Эраст Петрович, здесь в самый раз. Никто не помешает.
Я хотел отодвинуть стул и подняться, но мадемуазель Деклик вдруг сжала мне пальцами запястье, и от неожиданности я окоченел, потому что за все время нашего знакомства подобным образом она дотронулась до меня впервые. Когда же я пришел в себя, было уже поздно подавать голос - дело меж ее высочеством и Фандориным зашло слишком далеко.
- Что вы хотите мне сообщить? - негромко и, как показалось, настороженно спросил он.
- Только одно.., - прошептала в ответ Ксения Георгиевна, но так ничего и не прибавила - лишь раздался шорох ткани и легчайший скрип.
Обеспокоенный, я раздвинул пышные листья и обмер: ее высочество, привстав на цыпочки (это скрипели ее башмачки - вот что), обнимала Фандорина обеими руками за шею и прижималась губами к его губам. Рука сыскного советника была беспомощно отставлена в сторону; пальцы сжались, потом разжались, и вдруг, словно решившись, взметнулись вверх и принялись гладить Ксении Георгиевне нежный затылок с распушившимися прядками светлых волос.
У самого моего уха раздалось учащенное дыхание - это мадемуазель, тоже раздвинув ветки, смотрела на целующуюся пару. Меня поразило странное выражение ее лица: брови, как бы приподнятые в веселом удивлении, подрагивающая полуулыбка на устах. От двойной скандальности ситуации - самого факта поцелуя и моего невольного подглядывания - меня бросило в холодный пот. А моя сообщница, похоже, никакой неловкости не чувствовала.
Лобзание длилось долго, очень долго. Я и не предполагал, что возможно целоваться безо всякой передышки в течение столь продолжительного времени. Впрочем, на часы я не смотрел, и, возможно, ожидание показалось мне таким нескончаемым из-за кошмарности происходящего.
Но вот объятия разжались, и я успел увидеть сияющие глаза ее высочества и потерянную, совсем не такую, как всегда, физиономию соблазнителя. А потом Ксения Георгиевна с самым решительным видом взяла Фандорина за руку и увела прочь.
- Как вы думаете, куда это она его? - спросил я шепотом, избегая смотреть на мадемуазель.
Раздался странный звук, похожий на хихиканье. Я удивленно взглянул на гувернантку, но она выглядела вполне серьезной.
- Благодахю за чай, Афанасий Степанович, - чопорно поклонилась мадемуазель и оставила меня в одиночестве.
Я пытался собраться с мыслями. Что делать? Честь императорского дома находилась под угрозой - бог весть, куда может зайти это увлечение, если вовремя не вмешаться. Сообщить Георгию Александровичу? Но взваливать на него еще и это бремя мне показалось невозможным. Нужно было что-то придумать самому.
Сосредоточиться на важном мешали совершенно посторонние мысли.
Зачем мадемуазель взяла меня за руку? Я до сих пор чувствовал сухой жар ее пальцев.
И в каком смысле было хихиканье, если оно, конечно, мне не прислышалось?
Стекла дрогнули от упругого удара, донесся могучий гул - это с кремлевских башен ударили пушки, извещая о начале шествия. Значит, уже настал полдень.
И почти в ту же самую минуту меня позвали в прихожую. Почтальон доставил дневную корреспонденцию, и среди обычных конвертов, содержащих всевозможные приглашения, извещения и призывы к благотворительности, обнаружился один без штемпеля.
Над этим бумажным прямоугольником, белевшим посреди призеркального столика мы и собрались: я, двое агентов и Фандорин, необычно румяный и с заметно скособоченным воротничком.
Пока он допрашивал почтальона - каким путем шел, да не оставлял ли где сумку, я трясущимися пальцами вскрыл конверт, и вместе со сложенным вчетверо листком вынул локон мягких, золотистых волос.
- О Господи! - вырвалось у меня, потому что волосы вне всякого сомнения принадлежали Михаилу Георгиевичу.
Фандорин оставил испуганного почтальона и присоединился ко мне. Мы прочли послание вместе.
Господа, вы нарушили условия сделки. Ваш посредник попытался отбить товар силой, не заплатив оговоренной платы. Как первое предупреждение посылаю вам прядь волос принца. При следующем вероломстве с вашей стороны получите его палец.
Господину с собачьими бакенбардами доверия больше нет. Иметь с ним дело я отказываюсь. Сегодня на встречу должна придти гувернантка принца, которую я видел в парке. Чтобы не обременять даму тасканием тяжелого чемодана, на сей раз извольте передать мне в качестве очередного взноса сапфировый бант-склаваж работы лейб-ювелиров царицы Елисаветы - эта безделушка, по мнению моего специалиста, стоит как раз миллион или, возможно, чуть больше, но ведь мы не станем мелочиться?
Начиная с шести часов пополудни гувернантка должна в совершенном одиночестве прогуливаться По Арбату и окрестным переулкам-каким ей угодно маршрутом, однако лее выбирая места побезлюдней. К ней подойдут.
Искренне ваш, доктор Линд.
- Боюсь, это невозможно, - вот первое, что я сказал.
- П-почему? - спросил Фандорин.
- По росписи коронных драгоценностей бант-склаваж причислен к coffret (Шкатулка (фр.)) царствующей императрицы. - Ну и что?
Я только вздохнул. Откуда ему было знать, что для ее Величества, ревниво охраняющей достоинство своего несколько призрачного статуса, коронные драгоценности имеют особенное, болезненное значение. По установленному церемониалу овдовевшая императрица обязана передавать coffret своей преемнице немедленно по восшествии новой царицы на престол, однако Мария Феодоровна, будучи ценительницей прекрасного, а также особой своенравной (и, скажем откровеннo, не слишком жалуя невестку) расставаться с драгоценностями не пожелала и запретила своему венценосному сыну докучать ей разговорами на эту тему. Возникла тягостная ситуация, когда его величество, являющийся с одной стороны почтительным сыном, а с другой, любящим супругом, оказался, что называется, между двух огней и не знал, как ему быть. Противостояние длилось много месяцев и закончилось совсем недавнo неожиданным, но сильным демаршем молодой императрицы. Когда, после многочисленных намеков и даже прямых требований с ее стороны, Мария Феодоровна прислала малую часть coffret (в основном нелюбимые ею изумруды), Александра Феодоровна объявила супругу, что считает ношение драгоценностей дурновкусием и отныне ни на каких церемониях бриллиантов, сапфиров, жемчуга, золота и прочих суетных украшений носить не станет. И сослалась на Священное Писание, где сказано:
"Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота". После такой угрозы пришлось-таки императрице-матери расстаться с драгоценностями, и, насколько мне было ведомо, всё содержимое coffret Александра Феодоровна привезла в Москву, дабы на многочисленных балах, приемах, церемониях предстать перед подданными и чужеземными посланцами во всем блеске. Нужно было срочно добраться до Георгия Александровича.
***
Перед тем, как перебежать от ландо Марии Феодоровны к конной группе великих князей, мне пришлось задержаться, ибо шествие как раз вступило на Триумфальную площадь и мой маневр слишком бы бросился в глаза. Часы показывали уже половину второго. Времени оставалось всё меньше.
Удобный случай представился, когда в небо с крыши большого дома на углу Тверской взвились ракеты, оставляя за собой шлейфы разноцветного дыма. Публика, как по команде, задрала головы вверх и восторженно загудела, а я быстро пересек открытое пространство и спрятался меж конских крупов. Согласно церемониалу, каждую из лошадей, на которых восседали их высочества, вел под уздцы кто-то из придворных кавалеров. Я увидел Павла Георгиевича, с тоской во взоре и голубовато-зеленым оттенком лица; рядом вышагивал бодрый и румяный Эндлунг.
- Афанасий, - жалобно позвал меня его высочество. - Мочи нет. Добудь рассольчику. Ей-богу, сейчас вытошнит...
- Потерпите, ваше высочество, - сказал я. - Скоро уже Кремль.
И стал протискиваться дальше. На меня недоуменно покосился какой-то чинный господин, судя по красным выпушкам на обшлагах и пуговицах с охотничьими рожками, из егермейстеров, которых в новое царствование расплодилось столько, что всех не упомнишь.
Трое дядьев его величества образовывали первый ряд великокняжеского кортежа. Я пробрался к рыжему текинцу Георгия Александровича, взял его под уздцы (так что теперь нас, подуздных, оказалось двое - я и шталмейстер граф Антон Аполлонович Опраксин) и молча сунул его высочеству письмо от Линда.
Увидев локон, Георгий Александрович переменился в лице. Быстро пробежал глазами строчки, тронул текинца шпорами в поджарые бока и стал медленно догонять одинокую фигуру государя. Граф в ужасе выпустил уздечку. Я тоже.
Можно было не сомневаться, что теперь в международной политике разразится настоящая буря. То-то нынче полетят шифрованные депеши иностранным дворам и правительствам: генерал-адмирал Георгий Александрович демонстрирует свое особенное положение при царе и, вероятно, отныне может считаться самой влиятельной персоной Российской империи. Пускай. Не до того.
Гордо подбоченясь, точь-в-точь как племянник, его высочество неспешно приблизился к государю и поехал рядом, всего на пол-корпуса сзади. Дородная фигура генерал-адмирала смотрелась куда величественней, чем узкий силуэт самодержца. По подрагиванию пышного уса его высочества я догадался, что Георгий Александрович, не поворачивая головы, докладывает императору о письме. Голова царя заметно дернулась в сторону. Потом точно так же зашевелился ус, менее пышный, чем у Георгия Александровича, и великий князь стал потихоньку отставать - пока не сравнялся с братьями.
Поскольку я находился совсем близко, то слышал, как Кирилл Александрович бешено прошипел:
- Tu es fou, Georgie, ou quoi? (Ты что, Джорджи, с ума сошел? (фр.))
***
Не знаю, заметили ли москвичи, что после того, как торжественный кортеж ступил на Тверскую, движение колонны существенным образом убыстрилось, но уже двадцать минут спустя государь въезжал в Спасские ворота, а еще через четверть часа от крыльца Большого Кремлевского дворца одна за другой отъехали закрытые кареты.
Лица, посвященные в тайну, спешили в Эрмитаж на экстренное совещание.
На сей раз в малую гостиную пожаловала и государыня, от воли которой зависел весь исход дела.
Поскольку мне пришлось наскоро подавать к столу легкие закуски, кофе, сельтерскую воду и оранжад для ее величества (ничто так не разжигает жажду и аппетит, как продолжительные церемониальные шествия), я пропустил начало обсуждения и восстановил его ход уже задним числом, по репликам присутствующих.
Так, например, без меня прошло деликатное объяснение с царицей по поводу сапфирового склаважа. Я застал ее величество хоть и сердитой, но уже смирившейся с неизбежным.
- Однако его помазанное величество обещаль мне, что эта вещь будет мне непременно возвращена в целость и сохранность, - строго говорила государыня обер-полицмейстеру Ласовскому, как раз когда я вошел с подносом.
Из этих слов, а также из того, что полковник Карнович сидел с весьма надутым видом, я заключил, что после вчерашней неудачи руководство операцией передано московской полиции. Здесь же был и Фандорин - надо полагать, в своей функции советника.
Ее величество, не имевшая времени переодеться, была в парадном платье белой парчи, сплошь утканном драгоценными камнями, и тяжелом бриллиантовом ожерелье, великие князья не успели снять звезд, муаровых орденских лент и андреевских цепей, и от всего этого переливчатого мерцания скромная тесная комната вдруг напомнила мне кладовку, в которой хранятся елочные игрушки.
- Ручаюсь головой, ваше императорское величество, - браво отрапортовал Ласовский. - И сапфиры никуда не денутся, и Михаила Георгиевича освободим, и всю шайку зацапаем. - Он азартно потер руки, и от этого вульгарного жеста Александра Феодоровна слегка наморщила нос. - Всё пройдет в наилучшем виде, потому что на сей раз этот мерзавец Линд сам себе расставил ловушку. Позвольте, я разъясню - у меня уж и план составлен.
Он сдвинул рукой со стола все заботливо расставленные мной бокалы и чашки, схватил накрахмаленную салфетку и разложил ее посередине.
- Это Арбат и его окрестности, второй Пречистенский участок. Гувернантка выйдет из коляски вот здесь, у Малого Афанасьевского, потом, как бы в нерешительности, помедлит и свернет сюда, на Большой Афанасьевский, оттуда на Сивцев Вражек, потом...
Он еще довольно долго перечислял повороты, сверяясь по бумажке. Все внимательно слушали, хотя ее величество, судя по брезгливой складке у рта, больше думала о запахе пота, явственно исходившем от распаренного обер-полицмейстера.
- Итого - я уже посчитал - она минует на своем пути девятнадцать отрезков, на которых расположено двести тридцать домов. - Ласовский торжествующе оглянулся на государя и отчеканил. - И в каждом из этих домов будет находиться по моему человеку. В каждом! Именно этим сейчас и занимаются мои помощники. То есть при всей видимой случайности маршрута гувернантки она все время будет находиться в поле нашего зрения, однако же злодеям это будет невдомек, поскольку филеры, агенты и переодетые городовые расположатся в обывательских домах и квартирах. Если она пройдет по всему пути, а к ней все еще никто не приблизится, она сделает второй заход, третий - сколько понадобится.
- Толково, не правда ли? - самодовольно осведомился Симеон Александрович, очень гордый своим полицмейстером.
- П-позвольте, полковник, - вдруг подал голос Фандорин. - А вы уверены, что мадемуазель Деклик, никогда прежде не бывавшая в Москве, не запутается в вашем мудреном маршруте? Ласовский насупился:
- Я лично запрусь с ней в комнате и заставлю выучить наизусть все углы и повороты. У нас останется для этого целый час.
Фандорин, казалось, был удовлетворен ответом и ни о чем больше не спрашивал.
- Нужно послать за склаважем, - вздохнув, сказал государь. - И да поможет нам Господь.
В половине пятого, когда бледная, с решительно закушенной губой мадемуазель шла к экипажу, где ее ожидали два жандармских офицера в штатском, в коридоре к ней подошел Фандорин. Я был рядом и слышал каждое слово.
- От вас, сударыня, требуется только одно, - очень серьезно сказал он. - Не подвергать жизнь мальчика угрозе. Будьте наблюдательны, это ваше единственное оружие. Я не знаю, что з-задумал Линд на этот раз, но руководствуйтесь собственным разумением, никого не слушайте и никому не доверяйтесь. Для полиции важна не столько жизнь вашего воспитанника, сколько избежание огласки. И еще... - Он посмотрел ей прямо в глаза и проговорил то самое, что недавно пытался, да не сумел сказать я. - Не вините себя в случившемся. Если б вы и не оставили малыша одного, ваше присутствие все равно ничего бы не изменило. Лишь прибавило бы лишнюю жертву, потому что доктор Линд свидетелей не оставляет.
Мадемуазель быстро-быстро затрепетала ресницами, и мне показалось, что с них слетела слезинка.
- Merci, monsieur, merci. J'avais besoin de l'entendre. (Благодарю, сударь, благодарю. Мне так нужно было это услышать, (фр.)) Она положила Фандорину руку на запястье - совершенно так же, как давеча мне - и еще пожала. Он же, префамильярно стиснув ей локоть, кивнул и быстро пошел к себе с таким видом, будто очень куда-то спешил. От всех этих пожатий я окончательно пал духом.
"Забегая вперед - позднее станет ясно, почему - расскажу, чем закончилась операция московской полиции.
План полковника Ласовского был очень недурен и наверняка увенчался бы успехом, если б Линд исполнил условия предложенной им же встречи. Но именно этого коварный доктор, увы, и не сделал.
Итак, гувернантка ехала в коляске на Арбат. В руках у нее был бархатный ридикюль с бесценным сокровищем, рядом находились два жандарма: один напротив, другой на козлах.
Сразу за Крымским мостом, когда экипаж повернул на какую-то улицу (если не ошибаюсь, она называлась Остоженкой) мадемуазель вдруг выпрямилась в полный рост, обернулась вслед проехавшей навстречу карете и пронзительно закричала:
- Мика! Мика!
Офицеры тоже оглянулись и успели увидеть меж колыхнувшихся занавесок заднего оконца синюю магросскую шапочку.
Разворачивать коляску - как и мне накануне - времени не было, но, к счастью, навстречу ехал извозчик.
Жандармы велели мадемуазель оставаться в экипаже, а сами выкинули из пролетки ваньку и пустились в погоню за каретой, что увозила Михаила Георгиевича.
Догнать не смогли, потому что извозчичьему коньку было не по силам тягаться с четверкой хороших лошадей, а тем временем к мадемуазель Деклик, потерянно метавшейся на сиденье, приблизился некий господин при усах и бородке, учтиво приподнял фуражку горного ведомства и сказал на безупречном французском:
- Условие выполнено - вы видели принца. А теперь пожалуйте взнос.
Что могла поделать мадемуазель? Тем более, что неподалеку прохаживались еще двое мужчин, по ее словам, куда менее галантерейного вида, чем учтивый господин.
Она отдала ридикюль и, следуя указанию Фандорина, постаралась получше запомнить всех троих.
Ну, запомнила и впоследствии подробнейшим образом описала. А много ль от этого толку? Судя по всему, недостатка в людях доктор Линд не испытывал."
***
О провале задуманной обер-полицмейстером операции я узнал позже, ибо в тот вечер в Эрмитаже меня не было. Когда мадемуазель, так и не доехавшая до хитроумной арбатской ловушки, вернулась обратно, я уже покинул территорию Нескучного сада.
После проводов гувернантки, вынужденной участвовать в рискованном предприятии из-за того, что я повел себя глупо и с заданием не справился, безделье показалось мне особенно мучительным. Я ходил взад-вперед по своей комнате и думал о том, какое чудовище Фандорин. Этого гуттаперчевого господина нельзя подпускать к девушкам и порядочным женщинам. Как бесстыдно вскружил он голову ее высочеству! Как ловко завоевал расположение мадемуазель Деклик! И, главное, зачем? Что этому лощеному, видавшему виды обольстителю скромная гувернантка - не красавица, не гранд-дама? Зачем было говорить с ней таким бархатным голосом, да еще нежно жать локоток? О, этот субъект просто так ничего не делает.
Тут-то моя мысль и повернула в совершенно неожиданную сторону. Я вспомнил, как Симеон Александрович, знающий Фандорина по прежней жизни, назвал его "авантюристом наихудшего сорта", от которого можно ожидать чего угодно. Такое же впечатление сложилось и у меня.
В моем мозгу одно за другим затеснились подозрения, и, чтобы разобраться, я попытался на манер того же Фандорина выстроить их по ранжиру.
Первое. История про найденного мальчишку-газетчика по некотором размышлении выглядела сомнительной. Ну, предположим, что Фандорин и в самом деле проявил недюжинную изворотливость и разыскал маленького негодяя. Но зачем же было его отпускать? А если тот что-то утаил или вообще наврал и потом побежал докладывать Линду?
Второе. Почему Фандорин отговаривал мадемуазель следовать указаниям полиции и рекомендовал поступать по собственному разумению? Хорош у Ласовского советник, ничего не скажешь!
Третье. Если ему так не по душе план обер-полицмейстера, то почему он прямо не сказал об этом на совещании?
Четвертое. Куда это он так торопился, попрощавшись с мадемуазель? Что вдруг за срочные дела, когда операция проводится без его участия? Снова какой-нибудь хитрый фокус вроде вчерашнего?
И пятое, наиглавнейшее. Правду ли он рассказал про свои отношения с Линдом? В этом у меня тоже уверенности не было.
Эта последняя мысль вкупе с чувством вины за риск, которому по моей милости подвергается мадемуазель, и подвигли меня на поступок, подобного которому я никогда в жизни не совершал. Даже не предполагал, что вообще на этакое способен.
Я подошел к двери фандоринской комнаты, огляделся по сторонам и приник к замочной скважине. Оказалось, что подглядывать крайне неудобно - очень скоро у меня затекла спина и заныли полусогнутые колени. Но в комнате происходило такое, что мелкие неприятности сразу утратили всякое значение.
Внутри были оба - и господин, и слуга. Фандорин сидел перед зеркалом голый по пояс и производил какие-то непонятные манипуляции со своим лицом. Мне показалось, что он красится, как это проделывает каждое утро мистер Карр - при открытой двери и ничуть не стесняясь прислуги. Маса в ограниченный сектор моего обзора не попал, но я слышал его сопение где-то в непосредственной близости от двери.
Потом, не вставая, Фандорин протянул руку и натянул через голову русскую рубаху малинового шелка, встал, и я перестал его видеть, но зато услышал скрип и потоптывание, словно кто-то надевал смазные сапоги.
К чему этот маскарад? Что здесь затевается?
Я так увлекся, что утратил бдительность и чуть не ударился головой о дверь, заслышав за спиной негромкое покашливание.
Сомов! Ах, как нехорошо.
Мой помощник взирал на меня с неописуемым изумлением. Получилось вдвойне скверно, потому что не далее как утром я устроил ему разнос за нескромность - проходя перед завтраком по коридору, застал его выходящим из комнаты мадемуазель Деклик, где ему совершенно нечего было делать. На мой строгий вопрос, Сомов, покраснев, признался, что по утрам самостоятельно изучает французский язык и просил гувернантку объяснить ему трудное место из грамматики. Я на это выговорил ему, что, хоть и поощряю изучение персоналом иностранных языков, однако же мадемуазель Деклик нанята для обучения его высочества, а не прислуги. Мне показалось, что Сомов надулся, хотя перечить, конечно, не посмел. И вот такой конфуз!
- Дверные ручки и замочные скважины начищены не лучшим образом, - сказал я, скрыв, замешательство. - Вот, полюбуйтесь сами.
Я присел на корточки, подышал на медную ручку, и на ее затуманившейся поверхности, слава богу, проступили следы пальцев.
- Но достаточно постояльцу один раз взяться за ручку, и останется отпечаток. Афанасий Степанович, ведь этаких пустяков никто и не разглядит!
- В нашем деле, Корней Селифанович, пустяков не бывает. Вот что вам следовало бы хорошенько уяснить еще прежде того, как вы освоите французский, - с несколько чрезмерной, но оправданной обстоятельствами суровостью произнес я. - Извольте-ка пройти по всем дверям и проверить. Начните с верхних этажей.
Когда он удалился, я вновь припал к скважине, но в комнате уже было пусто и тихо, только покачивалась створка приотворенного окна.
Я достал из кармана мастер-ключ с особенной бороздкой, подходящей для всех дверей в доме, проник внутрь и подбежал к окну.
В самый раз - успел увидеть две фигуры, нырнувшие в кусты: одна была высокая, в черной тужурке и картузе, другая низенькая, в синем халате и с длинной косой, но при этом в котелке. Точно так же Маса выглядел, когда изображал китайца-разносчика в день нашей первой встречи. Подобных "ходей" в Петербурге, да, видно, и в Москве, в последние годы расплодилось видимо-невидимо.
Рассуждать было некогда.
Я решительно перелез через подоконник, спрыгнул на землю и, пригнувшись, побежал следом.
Направление, в котором двигались ряженые, было нетрудно определить по колыханию веток. Я старался не отстать, но и не приближался слишком близко, чтобы себя не выдать.
Фандорин и Маса с впечатлявшей меня ловкостью взобрались на ограду и спрыгнули с той стороны. У меня же преодоление этого препятствия в полторы сажени высотой прошло менее гладко. Я дважды сорвался вниз, а когда все-таки оказался наверху, не осмелился прыгать в опасении сломать или вывихнуть ногу и осторожно сполз по толстым прутьям, причем зацепился фалдой ливреи и разодрал всю полу, испачкал кюлоты и белые чулки. (Как стало ясно впоследствии, если б мы шли не садом, а главной аллеей, то столкнулись бы с мадемуазель Деклик, уже возвращавшейся из своей неожиданно краткой экспедиции.) Фандорин и Маса, к счастью, отошли недалеко - они стояли и препирались с извозчиком, который, кажется, не очень-то желал сажать столь подозрительную парочку. Наконец, сели, поехали.
Я поглядел вправо, влево. Других ванек не было. Большая Калужская - это ведь даже не улица, а своего рода загородное шоссе, извозчики там редкость.
И снова пригодился давний навык скороходской службы. Я припустил ровным аллюром, держась поближе к ограде парка, благо пролетка катила не так уж и быстро. Лишь у Голицынской больницы, когда у меня уже начало сбиваться дыхание, попался извозчик. Отдуваясь, я упал на сиденье и велел ехать следом, посулив заплатить вдвое против обыкновенной платы.
Возница уважительно поглядел на мою зеленую ливрею с позументами, на золотой эполет с аксельбантом (для того чтобы проникнуть в церемониальную колонну, я нарядился в парадную форму, а после переодеться времени не было - хорошо хоть треуголка с плюмажем осталась дома) и назвал меня "ваше превосходительство".
На Калужской площади взяли влево, перед мостом выехали на набережную и потом долго никуда не сворачивали. Слава богу, седоки передней коляски ни разу не обернулись - а то мой зеленый с золотом костюм, надо полагать, было видно издалека.
Река раздвоилась. Наш путь лежал вдоль того рукава, что был поуже. Слева между домами показались кремлевские башни с орлами, а мы всё ехали и ехали, так что я уже перестал понимать, в какую часть Москвы нас занесло.
Наконец снова повернули. Прогрохотали по короткому булыжному мосту, потом по длинному деревянному, и еще по одному (на этом была табличка "Малый Яузский мост").
Дома стали плоше, улицы грязней. И чем дальше мы катились по скверной, изрытой колдобинами мостовой, тем паршивее становились строения, так что уж иначе чем словом "трущобы" их и язык бы не повернулся назвать.
Извозчик вдруг остановил лошадь.
- Воля ваша, барин, а на Хитровку не поеду. Ограбят, лошадь отберут, да еще бока намнут, а то и чего похуже. Местность известная, и дело к вечеру.
И в самом деле уже начинало смеркаться - как это я не заметил.
Поняв, что препираться бессмысленно, я скорей вылез из пролетки и сунул ваньке три рубля.
- Э нет! - ухватил он меня за рукав. - Вон куды заехали, а вы, ваше превосходительство, вдвое обещались!
Фандоринская коляска скрылась за поворотом. Чтобы не отстать, я кинул наглецу еще два рубля и побежал догонять.
Публика мне встречалась весьма неприглядная. Выражаясь попросту - рвань. Как у нас на Лиговке, а то, пожалуй, и похуже. Особенно неприятно было то, что все без исключения пялились на меня.
Кто-то развязно крикнул мне вслед:
- Эй, селезень, ты чего тут потерял?
Я сделал вид, что не слышу.
Пролетки за углом не было - пустая горбатая улочка, кривые фонари с разбитыми стеклами, полуразвалившиеся домишки.
Я кинулся к следующему повороту и тут же метнулся обратно, потому что совсем близко, в полутора десятке шагов, из коляски вылезали те, кого я искал.
Осторожно высунулся из-за угла. Увидел, как к приехавшим с разных сторон подступают отвратительные оборванцы и с любопытством глазеют на извозчика, из чего можно было заключить, что приезд ваньки на Хитровку является событием из ряда вон выходящим.
- А рупь с полтинничком'? - жалобно произнес возница, обращаясь к загримированному Фандорину. Тот покачался на каблуках, держа руки в карманах, мерзко оскалил рот, причем блеснули нивесть откуда взявшиеся золотые фиксы, и метко плюнул извозчику на сапог. Да еще глумливо осведомился:
- А хрен с приборчиком? Зеваки злорадно загоготали.
Ай да статский советник, хорош.
Вжав голову в плечи, ванька хлестнул лошадь и укатил, провожаемый свистом, улюлюканьем и выкриками непристойного содержания.
Фандорин и японец, даже не взглянув друг на друга, разошлись в разные стороны. Маса юркнул в подворотню и будто растворился в полумраке, а Эраст Петрович Зашагал по самой середине улицы. Немного поколебавшись, я двинулся за вторым поразительно, как изменилась его походка. Он шел в раскачку, словно на невидимых рессорах, руки в карманах, плечи ссутулены. Раза два смачно сплюнул на сторону наподдал сапогом пустую жестянку. Навстречу, виляя бедрами, шла размалеванная девка в пестром платке. Фандорин проворно высунул руку из кармана и ущипнул ее за бок. Как это ни странно, даме такой способ ухаживания пришелся по вкусу - она взвизгнула, заливисто расхохоталась и крикнула вслед кавалеру столь энергичную фразу, что я чуть не споткнулся. Посмотрела бы Ксения Георгиевна, как дешево ценит этот господин ее нежные чувства!
Он свернул в узкий, темный переулок - просто щель между стенами. Я сунулся было за ним, но не прошел и десяти шагов, как меня с двух сторон схватили за плечи. В лицо дохнуло гнилым и кислым, молодой голос гнусаво протянул:
- Ти-ихо, дядя, ти-ихо.
Страницы: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12
