Любовница смерти. Глава четвертая
- Он поклонился своей пассии, все еще не вышедшей из оцепенения, и подтолкнул ее к выходу. - Отень вам брагодарен, Феня-сан. Прошу рюбить и зяровать. Феня (очевидно, та самая, которую не мог дозваться привратник) подхватила башмаки, кофту, чулки и выскочила за дверь, Коломбина же отвернулась, чтобы азиат мог спокойно завершить свой туалет. Минуту спустя они уже спешили к воротам, причем Маса так ходко перебирал своими короткими ножками, что спутница за ним едва поспевала. Долго ехали на извозчике, потом никак не могли отыскать в темноте номера Кляйнфельда, наконец нашли: трехэтажный серый дом напротив Петровского парка. Гдлевский, как и положено поэту, снимал комнатку на чердаке. Когда поднимались по лестнице (японец впереди, Коломбина следом), она всё повторяла: "Только бы успеть, только бы успеть". Дверь оказалась заперта. На стук не открыли. - Спуститься за дворником? - спросила Коломбина дрожащим голосом. Маса ответил: - Не нада. Тють-тють в сторонку, Коромбина-сан. Она отступила. Японец, издав своеобразный утробный звук, подпрыгнул, с ужасающей силой ударил ногой в створку, и дверь с грохотом слетела с петель. Столкнувшись плечами в узком коридорчике, ринулись в комнату. Первое, что Коломбина заметила в сумраке - прямоугольник распахнутого окна. И еще ударил в нос острый, странно знакомый запах. Так пахло в мясном ряду, когда она в детстве с кухаркой Фросей ходила на базар, - покупать требуху и кишки для домашней колбасы. - Да, нада быро отень сротьно, совсем сротьно, - вздохнул Маса и чиркнул спичкой, зажигая керосиновую лампу. Коломбина закричала. Поэт лежал ничком, упав лицом в большую поблескивающую лужу. Был виден светло-русый затылок, весь мокрый от крови, бессильно раскинутые руки. Опоздали! Как же он торопился - вот первое, что подумала Коломбина. Содрогнувшись, отвернулась. На столе, возле лампы, лежал листок. Подошла на негнущихся ногах. Прочла ровные, без единой помарки строчки:
Внезапно качнулись гардины - Сквозь сон зашептала парча, На старом бюро без причины Взяла и погасла свеча.
Какие-то струны задело Перстами грозовых теней. Неужто Она разглядела Мерцанье лампады моей?
Ужель наконец-то стихает Болезненных грез круговерть- И жизнь, как свечу, задувает Дыханием девственным Смерть?
Не та, о которой мы пишем, Едва научась рифмовать, - Иная, которою дышим, Когда уже нечем дышать!
- Господи, - простонала она. - Ну куда же он так спешил? - Паскарей уйти, пока не заметири, - откликнулся Маса, зачем-то уткнувшись носом в подоконник, а потом и вовсе высунулся наружу. - Сдерар деро и порез обратно. - Кто полез? - всхлипнула Коломбина. - Куда полез? О чем вы? Японец ответил неожиданное: - Убийца. Врез по позярной рестнице, проромир тереп и вырез обратно. - Какой убийца? Гдлевский сам наложил на себя руки! Ах, ну да, вы ведь ничего не знаете! - Сам? - Маса поднял с пола обрезок железной трубы. - Вот так? - Он снял котелок и изобразил, будто бьет себя сзади по затылку.
- Так, Коромбина-сан, отень трудно. Нет, мородой теровек сидер у стора. Кто-то за- рез в окно. Мородой теровек перепугарся, побезяр к двери. Убийца догнар и стукнур зерезкой по макуське. Он присел на корточки над телом, поковырял пальцем в кровавой каше. Коломбина схватилась за край стола, потому что комната вдруг поплыла у ней перед глазами. - Терепуська вдре-без-ги, - с видимым удовольствием выговорил японец звучное слово. - Отень, отень сирьный убийца. Таких маро. Это хоросё. Гаспадизну будзет регче найти. Коломбина всё не могла прийти в себя от нового потрясения. Так Гдлевский не покончил с собой? Его убили? Но кто? Ради чего? Бред, морок! - Надо послать за полицией, - пробормотала она. Хотелось только одного - поскорей выбраться из этой жуткой комнаты с ее запахом свежей убоины. - Я сама. Я спущусь к дворнику! Маса покачал головой. - Нет, Коромбина-сан. Снатяра гаспадзин. Пусчь смотрит. Порицию потом. Зьдите тут. Я иду искачь терефон. Он отсутствовал минут двадцать, и это были худшие двадцать минут в жизни Коломбины. Именно об этом она думала, стоя у окна и глядя на огоньки, что светились за черной массой Петровского парка. Обернуться боялась. Когда сзади послышался легкий шорох, она зажмурилась и втянула голову в плечи. Представилось, как с пола поднимается мертвый Гдлевский, поворачивает свою расколотую голову и движется к окну, растопырив руки. Нет ничего хуже, чем стоять к неведомой опасности спиной. Взвизгнув, Коломбина развернулась. Зря. Лучше было бы этого не делать. Гдлевский с пола не поднялся, лежал всё так же, ничком, но его волосы непонятным образом шевелились. Присмотревшись, Коломбина увидела, как в ране копошатся, принюхиваясь, две мыши. Подавившись криком, она ринулась к двери, вылетела на лестницу и столкнулась с поднимающимся Масой. - Звонир из нотьной аптеки, - доложил он. - Гаспадзин дома. Сейтяс приедет. Отень вам брагодарен, Ко- ромбина-сан. Вам мозьно ехачь домой. Я дорзен бычь тут и не могу проводзичь вас до извосика. Мне нет проссения. - И японец виновато поклонился.
Господи, как же она бежала от проклятых номеров Кляйнфельда! До самой Триумфальной - только там встретился ночной извозчик. Немного отдышавшись и собравшись с мыслями, вдумалась в смысл случившегося. Смысл получался простым, ясным, страшным. Раз Гдлевский не покончил с собой, а убит (Маса неопровержимо это доказал), то совершить это могло лишь одно существо - если, конечно, возможно назвать эту силу существом. Никто не влезал в чердачное окно по пожарной лестнице. Туда вошел не некто, а Нечто. Вот и объяснение удара чудовищной, нечеловеческой мощи. - Смерть живая, - повторяла Коломбина, глядя широко раскрытыми глазами в сутулую спину извозчика. Существо, имя которому Смерть, может разгуливать по городу, заглядывать в окна, бить наотмашь. Может любить и ненавидеть, может чувствовать себя оскорбленным. В чем заключалось оскорбление, нанесенное Смерти Гдлевским, понятно. Высокомерный мальчишка объявил себя ее избранником, не имея на то никаких прав и произвольно выдумав Знаки, которых на самом деле не было. Он, действительно, самозванец, и за это его постигла участь всех самозванцев. Величие случившегося повергало в трепет. Коломбина безропотно дала вымогателю-извозчику целых два рубля, хотя красная цена за поездку была семьдесят пять копеек. Как поднялась к себе на пятый этаж - не помнила. Когда снимала свой траурный лиловый фартук, из кармана выпал квадратик плотной белой бумаги. Рассеянно подняла, прочла слово, начертанное красивыми готическими буквами: Liebste(1).
---
(1) Самая любимая (нем)
