Любовница смерти. Глава вторая
Явление принца ГэндзиВ тот день, когда в квартирку, расположенную под самой крышей, явился заплаканный Петя-Керубино и напугал хозяйку сначала известием о смерти Аваддона, а затем прощальным стихотворением Избранника, Коломбина долго сидела Б кресле, снова и снова перечитывая загадочные строки. Поплакала, конечно. Аваддона, хоть он и Избранник, было жалко. Но потом плакать перестала, потому что зачем же плакать, если человек обрел то, к чему стремился. Свершилась его свадьба с Вечной Суженой. В подобных случаях следует не рыдать, а радоваться. И Коломбина отправилась на квартиру к новобрачному с поздравлениями. Надела свое самое нарядное платье (белое, воздушное, с двумя серебряными молниями, вышитыми по корсажу), купила букетик нежных незабудок и поехала на Басманную улицу. Люцифера взяла с собой, но не на шее, в виде ожерелья (черный цвет в такой день был бы неуместен), а в сумочке - чтоб не скучал дома один. Дом общества "Великан" - новый, каменный, в пять этажей - она нашла без труда. Собиралась просто по- ложить цветы к порогу квартиры, но дверь оказалась неопечатанной и, более того, приоткрытой. Изнутри доносились приглушенные голоса. Если кому-то другому можно, то почему мне нельзя, рассудила поздравительница и вошла. Квартира была маленькая, не больше, чем китайгородская, но на удивление опрятная и отнюдь не нищенская, как следовало бы ожидать по потрепанной одежде покойного Аваддона. В прихожей Коломбина остановилась, пытаясь угадать, где находится комната, в которой жених встретил свою Невесту. Слева, кажется, располагалась кухня. Оттуда донесся мужской голос, произнесший с легким заиканием: - А это что за д-дверь? Черный ход? - Точно так, ваше сиятельство, - ответил другой голос - сиплый и подобострастный.
- Только господин студент не пользовался. Черный ход, он для прислуги, а они сами обходились. Потому гол был как сокол, извиняюсь за выражение. Что-то стукнуло, лязгнул металл. - Стало быть, не пользовался? А почему п-петли смазаны? И весьма старательно. - Не могу знать. Надо думать, смазал кто-то. Заика со вздохом молвил: - Резонное предположение. - Ив диалоге наступила пауза. Должно быть, следователь из полиции, догадалась Коломбина и от греха попятилась к выходу - еще пристанет с расспросами: кто такая, да почему, да в каком смысле незабудки. Но ретироваться не успела, из коридорчика вышли трое. Впереди, то и дело оглядываясь, семенил бородатый дворник в фартуке и с бляхой на груди. За ним, постукивая по полу тросточкой, неспешно вышагивал высокий, сухощавый господин в прекрасно сшитом сюртуке, белейшей сорочке с безупречными воротничками, да еще и в цилиндре - ни дать ни взять граф Монте-Кристо, вот и дворник его назвал "сиятельством". Сходство с быв- шим узником замка Иф усугублялось благодаря холеной, бледной физиономии (надо сказать, весьма эффектной) и романтическим черным усикам. Да и возраст у щеголя был примерно такой же, как у парижского миллионщика - из-под цилиндра виднелись седые виски. Замыкал шествие низенький, плотно сбитый азиат в костюме-тройке и котелке, надвинутом чуть не на самые глаза. Вернее не глаза, а глазенки - из-под черного фетра на Коломбину уставились две узенькие щелки. Дворник замахал на барышню руками, будто прогонял кошку: - Нельзя сюда, нельзя! Подите! Однако Монте-Кристо, окинув нарядную девицу внимательным взглядом, обронил: - Ничего, пускай. Держи-ка еще. Протянул бородатому бумажку, тот весь изогнулся от восторга и назвал благодетеля уже не "сиятельством", а "светлостью", из чего можно было заключить, что красивый заика, должно быть, все-таки не граф и уж во всяком случае не полицейский. Где это видано, чтоб полицейские дворникам рублевики кидали? Тоже из любопытствующих, решила Коломбина. Должно быть, начитался в газетах про "Любовников Смерти", вот и пришел поглазеть на жилище очередного самоубийцы. Красавчик приподнял цилиндр (причем обнаружилось, что седые у него только виски, а прочая куафюра еще вполне черна), но представляться не стал, а осведомился: - Вы - знакомая господина Сипяги?
Коломбина не удостоила графа Монте-Кристо не то что ответом, но даже взором. Вернулось взволнованное, торжественное настроение, не располагавшее к праздным разговорам. Тогда настырный брюнет, понизив голос, спросил: - Вы, верно, из "Любовников Смерти"? - С чего вы взяли? - вздрогнула она и тут уж на него взглянула - с испугом. - Ну как же. - Он уперся тростью в пол и принялся загибать пальцы затянутой в серую перчатку руки. - Вошли без звонка или стука. Стало быть, пришли к з-знакомому. Это раз. Видите здесь посторонних, но о хозяине не спрашиваете. Стало быть, уже знаете о его печальной участи. Это два. Что не помешало вам прийти сюда в экстравагантном платье и с легкомысленными цветами. Это три. У кого самоубийство может считаться поводом для поздравлений? Разве что у "Любовников Смерти". Это четыре. В разговор вмешался азиат, изъяснявшийся по-русски довольно бойко, но с чудовищным акцентом. - Не торько у рюбовников, - живо возразил он. - Когда брагородные самураи княдзя Асано поручири от сегуна разресение дерать харакири, все тодзе их поздравряри.
- Маса, историю про сорок семь верных вассалов мы обсудим как-нибудь после, - оборвал коротышку Монте-Кристо. - А сейчас, как видишь, я беседую с дамой. - Может быть, вы и беседуете с дамой, - отрезала Коломбина. - Да только дама с вами не беседует. "Сиятельство" обескураженно развело руками, а она повернула в дверь, что вела направо. Там находились две комнатки - проходная, где из мебели имелся только дешевенький письменный стол со стулом, и спальня. В глаза бросился шведский диван, из новомодных, с раскрывающимся брюхом, однако весь облезлый и кривой. Верх не сходился с низом, и казалось, что диван ощерился темной пастью. Коломбине вспомнилась строчка из последнего стихотворения Аваддона, и она пробормотала: - "Клыками клацает кровать". - Что это? - раздался сзади голос Монте-Кристо. - Стихи? Не оборачиваясь, она вполголоса прочла все четверостишье:
Недоброй ночью, нервной ночью
Клыками клацает кровать
И выгибает выю волчью,
И страшно спать
