Пелагия и красный петух. Том 1. Не успеть. Мерзкая и зловонная
Как же здесь было нехорошо!
То есть, в маленьких русских городах тоже бывает очень нехорошо – и убого, и грязно, и тошно от окружающей нищеты, но там в лужах отражается небо, над проваленными крышами зеленеют деревья, и в конце мая пахнет черемухой. А тихо-то как! Закроешь глаза – шелест листвы, жужжание пчел, недальний колокольный звон.
В, Яффе же все без исключения органы чувств доставляли паломнице сплошные неприятности.
Глаза – потому что повсюду натыкались на груды гниющих отбросов, кучки рыбьей требухи, всевозможные и ничуть не живописные лохмотья, а помимо того еще слезились от пыли и норовили зажмуриться от нестерпимо яркого света.
Язык – потому что вездесущая пыль немедленно заскрипела на зубах, будто рот набит наждачной бумагой.
Нос – потому что аромат апельсинов, давеча поманивший Полину Андреевну, оказался совершенной химерой; то ли вовсе примерещился, то ли не выдержал соперничества с доносившимися отовсюду миазмами гниения и нечистот.
Про уши и говорить нечего. В порту никто не разговаривал, все орали, причем в полную глотку. В многоголосом хоре лидировали ослы и верблюды, а над всей этой какофонией плыл безнадежный баритон муэдзина, казалось, отчаявшийся напомнить сему вавилону о существовании Бога.
Более всех прочих физических чувств досаждало осязание, ибо стоило Полине Андреевне миновать турецкую таможню, как в переодетую монахиню со всех сторон вцепились попрошайки, гостиничные агенты, извозчики, и разобрать, кто из них кто, было невозможно.
Плохонький русский городок напоминает чахоточного пропойцу, которому хочется дать копеечку, вздохнув над его горемычной судьбой, а Яффа показалась Полине Андреевне то ли бесноватым, то ли прокаженным, от которого только зажмуриться да бежать со всех ног.
Скрепляя дух, госпожа Лисицына строго сказала себе: монахиня не должна бежать и от прокаженного. Чтобы отрешиться от мерзости и зловония, устремила взгляд выше, на желтые стены городских построек. Но и они оказались не отрадны для глаза. Безвестные строители этих непритязательных сооружений были явно лишены суетного стремления впечатлить потомков.
Подхватив чемодан, а саквояж зажав под мышкой, Полина-Пелагия двинулась через толчею к узенькому ступенчатому переулку – там, по крайней мере, можно будет найти тень и решить, как действовать дальше.
Однако выбраться с площади так и не получилось.
Небритый человечек – в жилетке и брюках, но при этом в турецкой феске и арабских шлепанцах – торжествующе ткнул в нее пальцем:
– Ир зенд а идишке! 9 Идемте скорей, я отведу вас в отличную кошерную гостиницу! Будете, как дома у мамы!
– Я русская.
– А-а, – протянул небритый. – Тогда вам вон к тому господину.
Полина Андреевна взглянула в указанном направлении и радостно вскрикнула. Под широким полотняным зонтом на складном стульчике сидел приличного вида мужчина в темных очках; в руке он держал табличку с милой сердцу славянской вязью: «Императорское Палестинское общество. Проездные билеты и наставления для странников ко Гробу Господню».
Пелагия кинулась к нему, как к родному.
– Скажите, как бы мне попасть в Иерусалим?
– Можно по-разному, – степенно ответствовал представитель почтенного общества. – Можно железной дорогой, за три рубля пятьдесят копеек: всего четыре часа, и вы у врат Старого города. Сегодняшний поезд ушел, завтрашний отправляется в три пополудни. Можно восьмиместным дилижансом, за рубль семьдесят пять. Отправление завтра в полдень, в Святой Град прибудете ночью.
Паломница заколебалась. Путешествовать по Святой Земле в дилижансе? Или, того пуще, по железной дороге? Как-то это неправильно. Будто едешь в Казань или Самару, по хозяйственной надобности.
Ее взгляд упал на группу русских богомольцев, собравшихся на краю площади. Они постояли на коленях, целуя пыльную мостовую, потом двинулись вперед, широко отмахивая посохами. Однако на ноги поднялись не все. Два мужичка привязали к коленкам по большому лыковому лаптю и сноровисто зашуршали вверх по улице.
– Так и будут ползти все семьдесят верст до Иерусалима, – вздохнул представитель. – Какой вам билет, надумали?
– Наверное, на дилижанс, – неуверенно протянула Полина Андреевна, подумав, что вояж на локомотиве окончательно истребит благоговейное чувство, и без того изрядно подпорченное видом Яффского порта.
В этот миг ее дернули за юбку.
Обернувшись, она увидела смуглого человека довольно приятной наружности. Он был в длинной арабской рубашке, с широкого пояса которой свисала ярко начищенная цепочка часов. Туземец белозубо улыбнулся и шепнул:
– Зачем дилижанс? Нехорошо дилижанс. У меня хантур. Знаешь хантур? Такой карет, сверху шатер. Как султан Абдул-Хамид поедешь. Кони – ай-ай, какие кони. Арабские, знаешь? Где захочешь – встанем, смотреть будешь, молиться будешь. Все покажу, все расскажу. Пять рубль.
– Откуда вы знаете по-русски? – спросила Пелагия, почему-то тоже шепотом.
– Жена русская. Умная, красивая, как все русские. И я тоже русской веры. Зовут Салах.
– Разве Салах – христианское имя?
– Самое христианское.
В доказательство араб троеперстно перекрестился и пробормотал: «Отченашижеесинанебеси».
Это был чудесный знак! В первые же минуты по прибытии в Святую Землю встретить православного, да еще русскоговорящего палестинца! Сколько полезного можно будет от него узнать! И потом, путешествие в собственном экипаже, на хороших лошадях, это вам не линейный дилижанс.
– Едем! – воскликнула Полина Андреевна, хотя добрый штурман строго-настрого предупреждал ее: в Палестине не принято соглашаться с назначенной ценой, здесь положено из-за всего подолгу торговаться.
Но не рядиться же из-за лишнего рубля, когда едешь в Пресвятый Град Иерусалим?
– Завтра едем. – Салах подхватил чемодан будущей пассажирки, поманил рукой за собой. – Сегодня нельзя. До ночь не успеть, а ночь плохо, разбойники. Идем-идем, хорошее место ночевать будешь, у моя тетя. Один рубль, только один рубль. А утром как птичка летим. Арабские кони.
Пелагия едва поспевала за быстроногим проводником, который вел ее лабиринтом узких улочек, забиравшихся все выше в гору.
– Так ваша жена русская?
Салах кивнул:
– Наташа. Имя Маруся. Мы Ерусалим живем.
– Что? – удивилась она. – Так Наташа или Маруся?
– Моя Наташа звать Маруся, – загадочно ответил туземный человек, и на этом разговор прервался, потому что от подъема по горбатой улочке у паломницы перехватило дыхание.
«Хорошее место», куда проводник отвел Полину Андреевну, оказалось глинобитным домом, в котором постоялице отвели голую комнату без какой-либо обстановки. Салах распрощался, объяснив, что в доме нет мужчин, поэтому ему ночевать здесь нельзя – он заедет завтра утром.
Спать путешественнице пришлось на тощем тюфяке, умываться из таза, а роль ватерклозета исполнял медный горшок, очень похожий на лампу Аладдина.
Душевное благоговение, будучи субстанцией хрупкой и эфемерной, всех этих досадных неудобств не вынесло – съежилось, присыпалось пеплом, как головешка в погасшем костре. Монашка попробовала читать Библию, чтобы снова раздуть волшебную искорку, но не преуспела. Должно быть, мешало светское платье. В рясе сохранять блаженный трепет много легче.
А когда при умывании заглянула в зеркало, совсем расстроилась.
Вот тебе на! По переносице и щекам вылезли веснушки – явление, огорчительное для любой женщины, а уж для особы духовного звания и вовсе неприличное. А ведь, казалось, были начисто истреблены посредством ромашкового молочка и медовых притирок!
