Пелагия и белый бульдог. Беседы преосвященного Митрофания. Страшно
Владыка встретил Пелагию в отведенных ему покоях посвежевшим и веселым. Успел умыться, переодеться в светло-серый подрясник, выпить холодного кваску.
- Ну, что православные? - спросил он, лукаво улыбаясь. - Чай, про чудодейственное избавление толкуют?
- Разъехались почти все, - доложила Пелагия. - Еще бы, такое происшествие. Не терпится домашним и знакомым рассказать. Но предводитель еще здесь, также и Бубенцов со своим секретарем.
- Поджал, поди, хвост, бесенок? - Митрофаний посерьезнел. - Пока ты тут. Пелагия, попусту время теряла, у нас в Заволжске такие дела пошли...
Монахиня приняла упрек безропотно, склонила голову. Что ж, виновата - не уберегла она малютку Закусая, а если Марья Афанасьевна на поправку пошла, то не ее стараниями.
- Бубенцов большую силу взял, таких турусов наворотил, такого шуму на всю Россию поднял, прямо не знаю, отобьюсь ли...
И преосвященный поведал Пелагии то, что она уже слышала от самого Бубенцова, только у Митрофания толкование убийства выходило совсем иное.
- Бред и глупость все эти выдумки про бога Шишигу. Загубили какие-то лихие люди две человеческие души, раздели и головы отрезали - то ли от озорства, то ли по лютой злобе, то ли еще от чего. Мало ли каких извергов земля носит. А Бубенцов обрадовался, давай паутину плести. Летопись допотопная ему куда как кстати пришлась. Сам знаю, что зытяки наши христиане больше по названию и много подвержены языческим суевериям, но ведь тихий народец, мирный. Не то что убить, у них и красть-то заводу нет. А этот бес в считанные дни поднял муть со дна людских душ, расплодил наушников и клеветников. Как в Евангелии: "И тогда соблазнятся мнози, и друг друга предадят, и возненавидят друг друга". Тьфу, скверна какая! Теперь многие по вечерам боятся из дому выйти, и двери со ставнями на ночь запирают - уж этакого-то сраму у нас лет десять не было, с тех пор как всех разбойников повывели. Ну да ничего. Сатана - наваждение, а Господь - избавление. На всякую злую каверзу сыщется управа. Как нынче сыскалась здесь, в Дроздовке.
И вернувшись к отрадной теме, Митрофаний снова пришел в приятное расположение духа.
- Что, Пелагиюшка? - прищурил он смеющийся глаз. - Простительный это грех, если я погоржусь самую малость?
- Как тут не погордиться, - искренне молвила инокиня. - Не раздражится Господь. Спасли вы Марью Афанасьевну, и все это видели, все подтвердят.
- То-то. Особенно я рад, что мерзавцу этому неведомому, тихоне, что собачек истребил, все карты спутал. Паскудник уж, поди, ручонки потирал, что сгубил старушку, ан вот тебе. - И архиерей сложил из пальцев ту самую фигуру, которую еще малое время назад сам назвал "знамением дьявольским". - Порода у нас крепкая. Тетенька еще лет десять проживет, а Бог даст, и пятнадцать. И наново уродов своих мордастых выведет.
Совсем немного погордился Митрофаний и, видно, решил, что хватит. Взглянул на Пелагию испытующе, покачал головой:
- Что, непростое послушание вышло? А ты, верно, думала - пустяк, какие-то псы смехоподобные, я, мол, и не такие клубки распутывала? Только, видишь, дело само разрешилось. Я тут говорил "мерзавец", "паскудник", а надо бы "мерзавка" и "паскудина". Картина ведь ясная. Осерчала Марья Афанасьевна на законных наследников да в пику им составила духовную на англичанку эту. Не всерьез, конечно, для острастки. А у лютеранки от жадности помрачение рассудка вышло, в ее положении очень понятное. Из приживалок на старости лет вдруг богачкой сделаться. У кого хочешь мозги набекрень съедут.
- Мисс Ригли не старая, - сказала Пелагия. - Ей вряд ли больше пятидесяти.
- Тем более. Самый возраст, когда из человека начинает сила уходить и делается страшно завтрашнего дня. Выгонят ее теперь отсюда, и правильно. Неблагодарность - тяжкий грех, а предательство - наихудший.
- Нельзя допустить, чтоб выгнали, - решительно заявила Пелагия. - Мисс Ригли собак не убивала. Когда подсыпали яду Загуляю и Закидаю, завещание еще не было изменено в ее пользу. Я так думаю, что наследство тут вообще ни при чем.
- Как так ни при чем? Ради чего ж тогда было старуху в могилу загонять? И кто всё это умыслил, если не англичанка?
Митрофаний удивленно смотрел на свою духовную дочь, а та подвигала вверх-вниз рыжими, да еще выгоревшими на солнце бровями, и - как с обрыва в речку:
- Ради чего, сама не пойму, а вот кто собачек извел, пожалуй, знаю.
В дверь деликатно, но настойчиво постучали - очень уж не ко времени. Заглянул иподиакон.
- Ваше преосвященство, все общество в гостиной, очень вас просят. Я говорю - отдыхают с дороги, а они: умоли, мол. Предводитель только вас дожидается, у него уж и коляска запряжена, но без вашего благословения ни в какую не едет. Может, выйдете?
С отца Алексия архиерей перевел взгляд обратно на Пелагию, на лбу прорисовались три поперечные морщины.
- Разговор у нас с тобой. Пелагия, надо думать, будет долгий. Пойдем в гостиную. Отбуду предписанное приличиями, а после продолжим.
