Пелагия и красный петух. Том 1. Не успеть. Мнимый брахицефал

Когда паломница произнесла положенное «Исповедую Господу моему и вам, отче, все прегрешения мои», священник вдруг спросил:

– Что это у вас волосы рыжие?

Полина Андреевна непочтительно разинула рот – до того удивилась вопросу. Отец Агапит сдвинул брови:

– Часом, не из выкрестов будете?

– Нет, – уверила его кающаяся. – Честное слово!

Но священник «честным словом» не удовлетворился.

– Может, ваш родитель из кантонистов? Имеете ли долю еврейской крови – с отцовской либо с материнской стороны? Рыжины без жидинки не бывает.

– Что вы, отче, я совершенно русская. Разве что прадед...

– Что, из жидков? – прищурился исповедник. – Ага! У меня глаз верный!

– Нет, он приехал из Англии, еще сто лет назад. Но женился на русской, принял православие. Да почему вы так допытываетесь?

– А-а, другое дело, – успокоился отец Агапит. – Это ничего, если из Англии. Должно быть, ирландского корня. Тогда понятно. Рыжесть, она ведь двух источников бывает: кельтского и еврейского. Пытал же я вас для того, чтоб по оплошности не опоганить таинство покаяния. Сейчас много жидов и полужидков, кто норовит к православию примазаться. Уж на что жид скверен, а крещеный жид еще втрое того хуже.

– Вы потому и того господина прогнали?

– У него на роже написано, что из абрашек. Говорю же, у меня глаз. Не допущу святотатства, пускай хоть на костре жгут!

Пелагия выразила на лице полное сочувствие подобной самоотверженности, вслух же заметила:

– Однако наша церковь приветствует новообращенных, в том числе и из иудейской веры...

– Не церковь, не церковь, а глупцы церковные! После заплачут, да поздно будет. Что это: дурь или бесовское наущение – в стадо белых овец черную пускать!

Поп тут же и пояснил свою не вполне ясную аллегорию:

– Есть овцы белые, что пасутся на склонах горних, близ взора Божия. А есть овцы черные, их пастбище – низины земные, где произрастают плевелы и терновники. Белые овцы – христиане, черные – евреи. Пускай жиды жрут свои колючки, лишь бы к нашему стаду не прибивались, не портили белизну руна. Сказано на Шестом Вселенском Соборе: у жида не лечись, в бане с ним не мойся, в друзья его не бери. А для того чтоб Божье стадо с паршивыми овцами не смешивалось, существуем мы, Божьи овчарки. Если чужая овца к нашей пастве подбирается, мы ее клыками за ляжки, да трепку ей, чтоб прочим неповадно было.

– А если наоборот? – спросила Пелагия с невинным видом. – Если кто захочет из белого стада в черное? Есть ведь такие, кто отрекается от христианства и принимает иудаизм. Мне вот рассказывали про секту «найденышей»...

– Христопродавцы! – загрохотал отец Агапит. – А вожак ихний Мануйла – бес, присланный из преисподни, чтобы Сына Человеческого вторично сгубить! Мануйлу того нужно в землю вбить и колом осиновым проткнуть!

Голос Полины Андреевны стал еще тише, еще бархатней:

– Отче, а еще мне говорили, что этот нехороший человек будто бы подался в Святую Землю...

– Здесь он, здесь! Прибыл глумиться над Гробом Господним. Видели его на Пасху, смущал богомольцев своими соблазнами и некоторых соблазнил! Его уж и сами жиды хотели камнями побить, даже им от него тошнотворно! Убежал, скрылся, змей. Эх, братьев бы сюда!

– У вас есть братья? – наивно спросила паломница.

Агапит грозно улыбнулся.

– Есть, и много. Не по крови – по душе. Витязи православия, Божьи защитники. Слыхала про «Христовых опричников»?

Полина Андреевна улыбнулась, словно поп сообщил ей нечто очень приятное.

– Слышала, и в газетах читала. Одни об этих людях хорошо отзываются, другие плохо. Мол, бандиты и громилы.

– Это жиды врут и поджидки! Ах, знали бы вы, дочь моя, сколь жестоко они притесняют здесь меня! – пожаловался отец Агапит. – В России-то нашим отрадно, там снизу своя земля греет, а по бокам верная братия. Там мы сильны. А на чужбине одному горько, тяжко.

Это признание ужасно взволновало отзывчивую собеседницу.

– Как? – в беспокойстве вскричала она. – Разве вы не имеете здесь, на Святой Земле, единомышленников? Кто же защитит белых овечек от черных? Где же эти ваши «опричники»?

– Там, где им и надлежит быть: в России-матушке. В Москве, Киеве, Полтаве, Житомире.

– В Житомире? – переспросила Полина Андреевна с живейшим интересом.

– Да, житомирцы – витязя верные, боевитые. Жидам спуску не дают, а пуще того приглядывают за поджидками. Если б Мануйла этот пакостный стал в Житомире воду мутить, или тот носатый, которого я давеча вытолкал, посмел мне, особе духовного звания, грозить, тут же бы из них и дух вон!

Воспоминание о недавней перебранке вновь привело отца Агапита в раздражение.

– Архимандриту он нажалуется! А тот, ирод, только рад будет. Высокопреподобный наш одержим бесом всетерпенства, я ему как кость в горле. Изгонят меня отсюда, сестра, – горько произнес ревнитель чистоверия. – Неугоден я им своей непреклонностью. Придешь в другой раз исповедоваться – а меня уж и нет.

– Так вы тут совсем один? – разочарованно протянула Полина Андреевна и как бы про себя добавила. – Ах, это не то, совсем не то.

– Что «не то»? – удивился поп.

Тут паломница убрала с лица всякую умильность и посмотрела на отца Агапита в упор, испытывая нехристианское желание сказать неприятному человеку гадость – да такую, чтоб проняло.

Ничего, можно, поддалась она искушению. Если б была в рясе, то нехорошо, а в платье позволительно.

– Вы сами-то не еврейских кровей будете? – спросила Полина Андреевна.

– Что?!

– Знаете, отче, я в университете слушала лекции по антропологии. Точно вам говорю: ваша матушка или, может, бабка согрешила с евреем. Посмотритесь в зеркало: межглазничное пространство у вас узкое – явственно семитского типа, нос хрящеватый, некоторая курчавость наблюдается, опять же характерные уши, а главное – форма черепа самая что ни на есть брахицефальная...

– Какая?! – в ужасе воскликнул отец Агапит, хватаясь за голову (которая, если быть точным, скорее относилась к долихоцефальному типу).

– Ну уж нет, – покачала головой Пелагия. – Не буду я рисковать, у еврея исповедоваться. Лучше к отцу Ианнуарию в очереди постою.

И с этими словами вышла из шатра, очень собою довольная.

Оказалось, что один богомолец у шатра все же стоит: мужик в большой войлочной шапке, чуть не до самых глаз заросший густой бородой.

– Вы лучше к другим священникам ступайте, – посоветовала ему госпожа Лисицына. – Отцу Агапиту нездоровится.

Крестьянин ничего не ответил, да еще и отвернулся – видно, не хотел перед исповедью оскверняться женосозерцанием.

Но когда паломница отошла, все же обернулся и проводил ее взглядом.

Тихонько промурлыкал:

– Нуте-с, нуте-с...