Любовница смерти. Глава пятая

Из света в тень перелетев, И ни о чем не сожалея, Исчезла маленькая фея, Умомолк пленительный напев. (Перечеркнуто крест накрест)

Нет, это никуда не годится. Первая строчка подвернулась из чужого стихотворения, а последняя вообще черт знает что: "Умолкли звуки чудных песен". Попробуем сначала.

Ни черту не верю, ни Богу О да! Умереть - уснуть. Письмо позвало в дорогу Я вещи собрала - и в путь (Перечеркнуто крест накрест)

Опять не то. Почему-то ужасно не нравится третья строка - просто с души от нее воротит. И потом, как правильно - позвало или позвало, собрала или собрала? До чего трудно! И вода остывает, будет холодно. Придется выпустить и набрать новой. Ну же!

Датский принц напраснро колебался. Быть ему, бедняжке, иль не быть. (Перечеркнуто крест накрест)

Нужно без глумливости и не так протяжно. Легче, невесомей.

Смерть - не сон и не забвенье, А цветущий, дивный сад, Где сулит мне пробуясденье Сладкозвучный водопад.

Ущипнуть себя до боли, Чтоб на воле, средь дерев, От приснившейся неволи Пробудиться, умерев. Понятно будет, что водопад - это звук струи, доносящийся из ванной? Ах, да пусть непонятно! И хватит терзать бумагу. Кто, собственно, сказал, что предсмертное стихотворение должно быть длинным? А у Коломбины оно будет коротеньким, нелепым и оборванным в самом начале, как оборвалась ее коротенькая и нелепая (но все же красивая, очень красивая) жи..."

Коломбина не дописала слово - в ночной тишине раздался звон дверного колокольчика. Кто бы это мог быть, в третьем часу ночи? В иное время она испугалась бы. Известно, что ночные звонки в дверь ничего хорошего не сулят. Но чего бояться, когда окончательный расчет с жизнью уже сделан? Может быть, не открывать? Пусть себе трезвонит. Она пристроила головку пригревшегося Люцифера поудобнее во впадинке на ключице, и попыталась сосредоточиться на дневнике, но неумолкающий колокольчик мешал. Что ж, придется посмотреть, какой сюрприз приготовила жизнь на самом своем исходе. Газовый рожок в прихожей Коломбина зажигать не стала. Собственно, она уже догадалась, кто посетил ее в этот поздний час. Гэндзи, больше-то и некому. Почувствовал что-то. Опять станет убеждать, уговаривать. Придется прикинуться, что со всем согласна. Дождаться, чтоб ушел, и уж потом... Открыла. На лестнице тоже было темно. Кто-то выключил там свет. Смутно виднелся силуэт. Высокий, массивный - нет, не Гэндзи. Ночной гость молчал, было слышно его шумное прерывистое дыхание. - Вы ко мне? - спросила Коломбина, вглядываясь во тьму. - К тебе! - раздалось сипение - такое дикое, злобное, что хозяйка отшатнулась. - Кто вы? - вскричала она. - Твоя смерть! С маленькой буквы.

Раздался хриплый хохот, из глубины глотки. Голос показался Коломбине знакомым, но от ужаса она перестала что-либо понимать, да и времени сосредоточиться не было. Тень шагнула в прихожую, схватила барышню за шею крепкими, как железные клещи, пальцами. Голос прошипел: - Будешь вся синяя, с вывалившимся языком. Хороша избранница! Страшный гость снова хохотнул - хрипло, будто дряхлая собака залаяла. В ответ на хохот раздалось сердитое шипение разбуженного Люцифера. Храбрый змееныш, за последние недели изрядно подросший на молоке и мясном фарше, вцепился обидчику в руку. Тот, зарычав, схватил ужа за хвост и шмякнул об стену. Это заняло не более секунды, но Коломбина успела рвануться. Ничего не решала, не выгадывала момент. Как животное, повинуясь инстинкту, рванулась и всё. Разевая рот, но все равно молча, без крика, побежала по коридору. Просто бежала. Вслепую, сама не зная, куда и зачем. Ее гнал самый действенный погонщик - страх смерти. Непередаваемый, отвратительный. Сзади грохотала каблуками не Смерть, а смерть - грязная, смрадная, жуткая. Та самая, из детства. Жирная кладбищенская земля. Белые могильные черви. Оскаленный череп. Дыры вместо глаз. Мелькнула мысль: в ванную, запереть задвижку и кричать, колотить по железной трубе, чтобы услышали соседи. Дверь ванной открывается вовне, ручка хлипкая. Начнет дергать - оторвет, а дверь останется запертой. Замечательная была идея, спасительная. Но для ее осуществления требовалось три, ну хотя бы две секунды, а взять их было негде. На пороге комнаты пятерня сзади ухватила за рукав. Коломбина дернулась что было сил, полетели пуговицы. Зато вернулся голос.

- Помогите! - закричала она что было мочи. Потом уже кричала не переставая. Так громко, как могла. Метнулась из комнаты налево, в кухню. Дверь ванной вот она, слышно, как шумит льющаяся из крана вода. Нет, не успеть. Из кухни снова налево, в коридор. Круг замкнулся. Куда дальше? Снова в комнату или на лестницу - входная дверь так и осталась открытой. Лучше на лестницу. Может, кто-нибудь выглянет? С криком вылетела на темную площадку, бросилась вниз по ступенькам. Только бы не оступиться! Мешала длинная юбка. Коломбина рывком задрала ее выше колен. - Стой, воровка! Стой! - ревел сзади хриплый голос. Почему "воровка", успела подумать Коломбина, и в этот миг, перед самым последним пролетом, подвернулся и хрустнул каблучок. Взвизгнув, беглянка грохнулась грудью, животом на каменные ступени, съехала вниз. Ударилась локтями, но было не больно - только очень страшно. Поняла: встать не успеет. Прижалась лбом к полу. Он был холодный и пах пылью. Зажмурила глаза. Громко хлопнула дверь подъезда. Раздался звонкий крик: - Ни с места! Стреляю!

В ответ сипло:

- На, получи! Оглушительный треск, от которого у Коломбины заложило уши. Раньше она в темноте ничего не видела, теперь перестала и слышать. Кроме пыли запахло еще чем-то. Резкий, смутно знакомый запах. Вспомнила - порох. Когда брат Миша в саду стрелял ворон, пахло так же. Издалека, еле слышно донесся голос:

- Коломбина! Вы живы? Голос Гэндзи.

Сильные руки, но не грубые, как те, а осторожные, перевернули ее на спину. Она открыла глаза и снова зажмурилась. Прямо в лицо светил электрический фонарь.

- Слепит, - жалобно сказала Коломбина Тогда он положил фонарь на ступеньку, и теперь стало видно, что Гэндзи опирается о перила, причем в руке держит дымящийся револьвер; что цилиндр у него съехал набок, а пальто расстегнуто. Коломбина шепотом спросила: - Что это было? Он снова взял фонарь, посветил в сторону. У стены сидел Калибан. Неподвижные глаза смотрели в пол. Из приоткрытого рта стекала темная струйка. Еще одна, совсем черная, - из круглой дырки во лбу. Он умер, догадалась Коломбина. В руке мертвый бухгалтер сжимал нож, почему-то держа его не за рукоятку, а за лезвие. - Хотел метнуть, - объяснил Гэндзи. - Видно, у матросов научился, пока по морям плавал. Но я выстрелил раньше. Стуча зубами и давясь икотой, Коломбина спросила: - За-зачем? П-почему? Я ведь и так хотела, сама... Подумала: как странно, теперь я заикаюсь, а он нет. - После, после, - сказал ей Гэндзи. Осторожно поднял барышню на руки, понес вверх по лестнице. Коломбина прижалась головой к его груди Ей сейчас было очень хорошо. И держал он ее удобно, правильно. Будто специально учился носить на руках обессилевших девушек. Она прошептала: - Я кукла, я кукла. Гэндзи нагнулся, спросил: - Что? - Вы несете меня, как сломанную куклу, - объяснила она. Четверть часа спустя Коломбина, одна, сидела в кресле с ногами, завернутая в плед, и плакала. Одна - потому что Гэндзи, укутав ее, отправился за доктором и полицией. С ногами - потому что весь пол был мокрый, из ванной натекло. А плакала не от страха (Гэндзи сказал, что больше ничего страшного не будет) - от горя. У нее на коленях узорчатой ленточкой лежал храбрый Люцифер, недвижный, бездыханный. Коломбина гладила своего спасителя по шершавой спинке, всхлипывала, шмыгала носом. Но когда повернулась к зеркалу, плакать перестала. Увидела: на лбу багровая ссадина, нос распух, глаза красные, по шее пролегли синие полосы. Пока не вернулся Гэндзи, нужно было хоть как-то привести себя в порядок.